Дмитрий Григорьев - Последний враг Страница 19

Мир был прост и прозрачен, как горный воздух. Он был прост, пока не входила в него капризная и своенравная, красивая и желанная Нати. Здесь ее не было, и все страхи, нагоняемые стариком Никитом, казались Тусу несерьезными. По мнению служки, происходили они оттого, что библиотекарь просидел целую четверть века наедине со своими мыслями и книгами, а ученые гости вроде Нахта и Юла, да Павул со своими сновидениями, подогрели его фантазию.

Но когда появлялась Нати, даже не в реальности, а в памяти Туса, все вокруг приобретало новые измерения, мир становился недоговоренным и чудесным, как радужный водяной пузырь. «И кожа твоя чиста, как кожа Норы… Никит, наверное, знает, кто такая Нора…» Тус вспомнил родинку на плече Нати, которую она позволяла трогать ему губами, родинку, притягивающую, словно далекая звезда.

«Фу, какой ты слюнявый, — слышал он ее голос, — целоваться научись…»

«Научи…» И она проводила губами нежно, словно кончиком тонкой кисти, по его шее. Он слышал ее частое дыхание, и каждый выдох был бесконечной игрой граней драгоценного кристалла, путеводной звездой Туса.

Наступил уже вечер, и пора было возвращаться, однако Тус не терял надежды. «Завтра и послезавтра… Если позволит Никит…»

Он переворачивал камень за камнем, и, хоть не было конца этим камням, они стали легки, и рябь перед его глазами, рябь от складок породы, от подмигивающих золотом пятен слюды, от бледных, похожих на мясные жилы, включений Витриона, уже не отвлекала Туса. Но пока не появлялось и намека на то, что безуспешно искал его взгляд.

«Если не начнут работ по рубке ступеней, наверное, смогу и завтра. Хотя не разобраны еще завалы в хранилищах… Завтра, вероятно, моя очередь… Надо поговорить с Никитом…»

Вдруг Тус почувствовал, что камни за его спиной зашевелились. Он обернулся. Позади него, чуть ниже, слегка покачиваясь, стоял монах.

— Уф… — выдохнул Тус, не в силах поверить собственным глазам. — Филон, неужели?..

— А ты не узнал, — улыбнулся монах. — Страшен, да? Но зато жив… Меня только что нашли в пещерах, в хранилище.

Тус сам не понимал причины своей настороженности. Перед ним стоял Филон, бледность и потрепанность которого была вполне естественной для человека, проведшего несколько дней в пещере. И по речи Тус узнавал Филона, однако в его голосе проскальзывали некие фальшивые ноты, пугавшие служку. Резкая тень, отбрасываемая капюшоном, закрывала всю верхнюю часть лица монаха, а сама хламида была обтрепана и перепачкана пылью.

Филон продолжал покачиваться.

— Тебе худо? — спросил Тус. — Присядь…

— Спасибо, насиделся. Пять дней во тьме. Хорошо хоть, пил вина вволю. И зерно, и крупы были. Бедный Максим… Мне рассказали…

— Да, — ответил Тус, все больше убеждаясь, что перед ним Филон. — Тебе повезло. А Юст не с тобой был?

— Нет, когда началось, я спустился в хранилище, в самую глубину, туда, где мешки с хореной.

— А-а… — протянул Тус, не зная, где находится зерно, но приблизительно представляя план пещерных хранилищ.

— Юст оставался в монастыре, — продолжил Филон. — Но почему-то никто не догадался поискать меня в пещере. А я же отвечаю за хлеб. И все это знают.

Страх, поначалу пробежавший холодной волной по спине Туса, совсем исчез. Служка уже не сомневался: перед ним Филон. Филон, которого несколько дней заточения состарили на несколько лет.

— Я знаю, что ты ищешь… — Тус увидел, как под капюшоном сверкнула улыбка. — А я не искал, да нашел. Прямо на дороге, возле тебя.

Филон вытянул из-под хламиды левую руку и протянул Тусу прозрачный, как водяная капля, камешек. Хотя солнце наполовину скрылось за гребень скалы и в долину спустились сумерки, свет не хотел покидать прозрачный кристалл.

— Это берилл? — спросил Филон.

— Да…

— Смотри, как переливается.

Филон продолжал покачиваться, и взгляд Туса медленно скользил за то приближающимся, то удаляющимся камнем. За каплей света на темной ладони. Морщины, пересекая ее направо и налево, темнели, словно дороги среди желтых полей хорены. Тус вспомнил, как, поднимаясь в горы, смотрел на расстилающиеся внизу поля, где маленькой серой точкой, уже наполовину скрытая дымкой, виднелась его деревня. И вдруг, когда лучи Таира отражались в каком-нибудь окне, вспыхивал, пробивая дымку, оранжевый огонек.

Тус неожиданно почувствовал, что его ноги становятся ватными, юноша захотел присесть.

«Странно, вроде не устал, а засыпаю…» — Эта мысль на мгновение отрезвила юношу, но за ней последовал вкрадчивый голос, уже совсем не похожий на голос Филона:

— Смотри, как он переливается… Смотри, смотри… — Голос неожиданно стал жестче: — Стоять и спать… Спать и стоять…

Тус повиновался: его глаза были открыты, но уже ничего не видели, а тот, кого он посчитал за Филона, сильным движением откинул капюшон. Безволосая голова незнакомца походила на огромный продолговатый клубень кассаты, в котором глубоко, двумя червоточинами, сидели темные глаза. Они были столь жуткими и столь притягивающими, что на все остальные части лица: узкий некрасивый рот, приплюснутый нос — посторонний наблюдатель не обратил бы внимания.

Незнакомец тем временем вытащил из-под хламиды вторую руку. Она уже не напоминала обрубок: успел образоваться сустав и выросли пальцы. Однако пальцы были маленькие, как у младенца, и сплошь покрыты ошметками шелушащейся кожи: рука росла так быстро, что кожа не успевала обновляться. Незнакомец положил обе руки на плечи юноши, придвинул его к себе и впился взглядом в его глаза.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«…Не способен мой слабый разум охватить переплетений, свитых судьбой в нашей многострадальной обители. Кому и зачем нужно это странное человеческое зелье, что варится в Чаше Хрона? Тени, отбрасываемые нашими бедами, превращают обыденное в страшное и пугают подобно тому, как испугали меня вчера вечером шаги Мика — несчастного безумца, пришедшего ко мне за помощью. А я, еще не освободившись ото сна, вообразил невесть что и приготовился к защите.

Прошедшая же ночь еще больше запутала меня, и лишь благодаря вере своей я не лишился рассудка.

Тяжело мне было заснуть, словно не хотело мое сознание впускать сновидения. Думал я о нашей нелегкой участи, и о снах Павула, и о находке несчастного Мика, о многом успел передумать, прежде чем Всеприсущий смежил мои веки. И видел я странный сон, и велико было мое удивление, когда узнал я, что Павул видел в эту ночь то же самое…

И казался сей сон мне явью: слишком яркой вспышкой остался он в моей памяти. Он был столь ясным, что скорее реальные ужасы можно было бы принять за сновидения.