Эндрю Фукуда - Охота Страница 2

Как сегодня. Надевая носки, я слышу его голос: «Не ночуй вне дома; не напевай и не свисти». Но потом я слышу правило, которое он повторял не больше пары раз в год. Он говорил это так редко, что, может быть, это и не правило, а что-то другое, вроде жизненного девиза. «Никогда не забывай, кто ты». Я не понимал, зачем отец это говорит. Это все равно что сказать: не забывай, что вода мокрая, солнце яркое, а снег холодный. Это излишне. Как я мог забыть, кто я? Мне об этом напоминает каждая секунда каждого дня моей жизни. Каждый раз, когда я брею ноги, сдерживаю смешок или притворно кривлюсь при отблесках света, я вспоминаю, кто я такой.

Фальшивка.

Лотерея

В этом году мне исполнилось семнадцать, и у меня больше нет права пользоваться школьным омнибусом. Сейчас я, к собственной радости, хожу пешком. Лошади — огромные звери темной масти, той породы, которая давным-давно стала популярной из-за своей способности находить добычу, а сейчас вынуждена возить экипажи и омнибусы, — могут учуять мой запах. Не раз они поворачивали морды в мою сторону, и их ноздри раздувались, как влажные рты, зашедшиеся в молчаливом крике. Я предпочитаю ходить в одиночестве под темнеющим закатным небом.

Я выхожу из дома рано, как и каждую ночь. К тому времени, когда добираюсь до школьных ворот, сквозь них уже вливается поток учеников и учителей — верхом и в экипажах, серые силуэты в темноте.

Сегодня пасмурно и особенно темно. «Темно» — так мой отец описывал ночь, когда все заливает чернота. В темноте мне приходится щуриться — потому она так опасна. Все остальные щурятся, только когда едят что-то кислое или чувствуют неприятный запах. Никто никогда не щурится только потому, что темно, — это способно выдать меня с головой, так что я даже не позволяю себе наморщить бровь. На уроках я сажусь рядом с ртутными лампами, которые испускают намек на свет (большинство предпочитает сероватый сумрак полной черноте), чтобы уменьшить риск неожиданно сощуриться. Люди ненавидят эти места рядом с лампами — слишком ярко, — так что мне всегда удается найти себе место.

Ненавижу, когда меня вызывают к доске. Я выживаю, сливаясь с массой, не привлекая к себе интереса. Но когда меня вызывают к доске, я оказываюсь в центре внимания. Как сегодня, на уроке тригонометрии. Этот учитель спрашивает чаще, чем остальные, поэтому я его терпеть не могу. Еще у него мелкий почерк, и в сумраке невозможно разглядеть, что он там нацарапал на доске.

— Ну, Эйч-шесть, что думаете?

Н6 — это мое обозначение. Я сижу в ряду Н на шестом месте. Обозначение меняется в зависимости от того, где я. На социальных науках, к примеру, я D4.

— Можно, я не буду отвечать? — говорю я.

Он недоуменно смотрит на меня:

— Честно говоря, нельзя. Вы второй раз за неделю отказываетесь отвечать.

Я смотрю на доску.

— Что-то я ничего не соображаю. — Я стараюсь не рассматривать цифры на доске, боясь, что могу случайно прищуриться.

Он прикрывает веки:

— Нет, нет, такой ответ я не приму. Я знаю, что вы можете это решить, вы всегда хорошо показывали себя на экзаменах. Вы можете решить это уравнение даже во сне.

Остальные начинают поворачиваться в мою сторону. Пока не все, но достаточно, чтобы я занервничал. Среди них та, что сидит прямо передо мной. Пепельный Июнь. На самом деле ее обозначение сейчас — G6, но про себя я всегда называл ее Пепельный Июнь. С первой нашей встречи, много лет назад.

Она оборачивается и смотрит на меня своими шикарными зелеными глазами. У нее такой понимающий взгляд, как будто ей наконец стало ясно, что я долгие годы смотрю на ее роскошные каштановые волосы (великолепный, завораживающий цвет), мечтательно вспоминая о том, как прикасался к ним много месяцев назад. Она смотрит мне в глаза и удивляется, когда я не отвожу взгляд, как делал обычно. Делал с тех пор, как заметил ее интерес ко мне, с тех пор, как сам ощутил, что мое сердце тянется к ней.

— Эйч-шесть? — Учитель начинает постукивать мелом по доске. — Ну, попробуйте, идите сюда.

— Я честно не знаю.

— Да что с вами такое? Это же элементарное уравнение для вас. — Он пристально смотрит на меня. Я один из лучших учеников в школе, и он это знает. По правде говоря, я с легкостью мог бы стать лучшим — учеба дается мне легко, даже не приходится напрягаться, — но намеренно стараюсь казаться глупее, чем есть. На самом верху было бы слишком много внимания. — Ну, смотрите, давайте вместе. Прочитайте задание.

Неожиданно положение ухудшилось. Но паниковать рано. Пока рано.

— У меня еще мозги не проснулись.

— Просто прочитайте задание. — Теперь он говорит достаточно строго.

Ситуация окончательно перестает мне нравиться. Учитель принял происходящее слишком близко к сердцу.

На меня смотрит все больше народу.

Нервничая, я начинаю откашливаться. Потом ловлю себя на этом. Вовремя. Люди никогда не прочищают горло. Делаю глубокий вдох, заставляя себя успокоиться. Подавляю желание вытереть верхнюю губу, где, как я подозреваю, выступили бисеринки пота.

— Мне повторить вопрос?

Пепельный Июнь смотрит на меня все пристальней. На секунду мне кажется, что она разглядывает мою верхнюю губу. Заметила там поблескивание пота? Я не сбрил какой-то волосок? И тут она поднимает руку. Тонкую, бледную, длинную руку, похожую на лебединую шею, взметнувшуюся из воды.

— Думаю, я знаю решение, — говорит она и поднимается с места. Забирает мел у растерявшегося перед ее напором учителя. Ученики нечасто ходят к доске, когда их не вызывали. Но с другой стороны, это же Пепельный Июнь, она всегда получает то, что хочет. Она поднимает глаза на уравнение, а потом быстро пишет большими буквами и цифрами. Через минуту заканчивает и получает пятерку с плюсом. Отряхивая руки, возвращается на место. Несколько учеников начинают почесывать запястье, учитель присоединяется к ним.

— Забавно, — говорит он, — мне понравилось.

Он демонстративно скребет запястье все быстрее, и его примеру следует все больше учеников. Я слышу звук ногтей, царапающих кожу.

Я не отстаю, вслед за ними длинными ногтями чешу запястье, хотя меня это бешено раздражает. Мои запястья с изъяном. Они не начинают чесаться, когда что-то кажется мне смешным. Мое естественное желание — улыбнуться, то есть растянуть в стороны рот и показать зубы, а не чесать запястье. У меня там чувствительные нервные окончания, но это не имеет никакого отношения к юмору.

Неожиданно по громкой связи передают сообщение. Тут же все перестают чесаться и выпрямляются. Электронный голос, ни мужской, ни женский, властно объявляет: