Дорога крови - Алена Трутнева Страница 2

– Ешь, – повторил юноша, и Айзек покорно кивнул и начал жевать хлеб.

Следующее утро началось с ударов плёток и грубых окриков надсмотрщиков, которые старались построить голодных и замёрзших рабов в шеренгу.

Через полчаса унылого ожидания на палубе появился кутавшийся в тёплый плащ работорговец. Его сопровождал Уник – в неизменно чёрных камзоле и штанах, с двумя свёрнутыми кнутами на поясе и хлыстом в руке. При взгляде на него многие рабы боязливо ёжились, вспоминая хлёсткие обжигающие удары, и поспешно прятали глаза.

Работорговец прошёлся вдоль шеренги рабов, оценивающе изучая их и прикидывая, сколько за кого можно будет выручить, а от кого проще избавиться сразу: некоторые были настолько изнурены или больны, что не могли сами держаться на ногах, и стоящим рядом приходилось поддерживать их. Время от времени мужчина давал отрывистые приказания, и тогда надсмотрщики хватали указанного им раба и выбрасывали за борт, словно ненужный груз. Савьо, вместе с десятком новых рабов поднявшемуся на корабль два дня назад, всё это казалось омерзительным и бесчеловечным.

Со своего места Савьо видел, как работорговец остановился перед Айзеком, с которым юноша познакомился только вчера, но про неповиновение которого уже немало слышал от других рабов, и взял из рук Уника хлыст. Пленник поднял на своего хозяина испуганные глаза и попятился было, но тут же усилием воли заставил себя остановиться.

– Ну что, раб, не будем нарушать традиций. По удару за каждый день, что ты пытался украсть у меня.

По знаку работорговца надсмотрщики вытащили Айзека на середину палубы и заставили опуститься на колени, лицом к остальным.

– Сегодня я жив, а значит, ты получишь свой седьмой удар. Всего один. Мне не нравится причинять тебе боль, раб. Но ты должен всегда помнить своё место.

Савьо закрыл глаза, чтобы не видеть наказания, но не услышать его было нельзя – свист рассекающего воздух хлыста и последовавший за ним удар на миг заглушили голос работорговца.

– Возможно, живя всё время в страхе и ожидании завтрашнего дня и наказания, ты больше не посмеешь поднять руку на своего хозяина, ничтожество. – Мужчина отвернулся и ласково провёл рукой по гибкому хлысту. – Этот малыш быстро научит тебя слушаться.

– Ты мне не хозяин. – Едва слышный голос Айзека прокатился по палубе наподобие внезапного грозового раската, вызвав взволнованное перешёптывание среди прочих рабов.

Работорговец удивлённо обернулся к дерзнувшему бросить ему вызов пленнику.

– Ты что-то сказал, или мне показалось, раб?

Испуганные голоса мгновенно стихли, и десятки глаз в ожидании ужасной развязки устремились на стоящего на коленях Айзека. Пленник быстро посмотрел на Савьо и, словно почерпнув в этом взгляде решимость, горделиво вскинул голову.

– У меня нет хозяина. И не будет. Ибо я не раб, а эта торговля людьми, будто они бессловесный скот, – вне закона. Тебе лучше засечь меня насмерть, потому что если мне подвернётся ещё один шанс, я не ошибусь. Ты навсегда перестанешь разлучать детей и родителей, выбрасывать за борт больных и немощных, превращать в рабов и мучить свободных людей. Ты перестанешь считать свои грязные дни на этой земле!

В глазах Айзека плясало безумие, смешанное с ненавистью и страхом. И чего было больше – сказать невозможно.

– Ха! – Работорговец остановился перед пленником, похлопывая хлыстом по палубе. – А знаешь, я, пожалуй, и вовсе не буду продавать тебя. Я оставлю тебя себе. Люблю воспитывать неучтивых молодых людей. Если ты надеялся своими угрозами спровоцировать меня на убийство, ты ошибся, раб. Так просто мы с тобой не расстанемся. Ты будешь до конца своих дней угождать мне, выполнять любые мои приказы, и каждый день моей жизни – а я собираюсь жить ещё очень долго – будет отмечен хлыстом на твоей шкуре. А когда ты сдохнешь, не вынеся такого существования, я сдеру с тебя кожу и повешу у себя над кроватью. И каждый день, глядя на неё, буду вспоминать, какую долгую жизнь прожил, как замечателен и лёгок был для меня каждый оставшийся на твоей спине день.

Лицо Айзека страшно исказилось после этих слов, он попытался вывернуться из рук надсмотрщиков, но те держали крепко. Мучитель рассмеялся и, приподняв кончиком хлыста подбородок пленника, заглянул тому в глаза.

– Лучше бы ты попридержал язык, раб. Но ты сглупил, бросив мне вызов. И я принял его. Ты сам виноват в своей участи. На галеры его! Да не щадите шкуры – он теперь мой, а я люблю, когда у моих рабов спины отполированы плётками.

– Клянусь, я прикончу тебя, ублюдок! – зарычал Айзек, но надсмотрщики быстро вздёрнули его на ноги и потащили прочь.

Проводив отчаянно сопротивлявшегося пленника насмешливым взглядом, работорговец обернулся к рабам – те испуганно жались друг к дружке.

– Ну, кто ещё желает проявить непокорность? На галерах всегда найдутся места. Кто ещё не считает меня своим хозяином? Может, ты? – Мужчина ткнул хлыстом в грудь одного из рабов.

Несчастный тут же рухнул на колени.

– Нет-нет, что вы! Я ваш покорный раб, хозяин! Я готов служить вам!

Работорговец презрительно оттолкнул его ногой.

– Может, тогда ты не желаешь подчиняться мне? – Хлыст упёрся в живот стоявшей рядом женщины.

– Я ваша послушная рабыня, приказывайте, хозяин. – Она поспешно опустилась на колени.

Мужчина обвёл пленников тяжёлым взглядом, под которым они, один за другим, преклоняли колени, признавая работорговца своим хозяином.

Всё в душе Савьо протестовало против такого унижения, но сама мысль о том, чтобы последовать примеру Айзека и отправиться на галеры, вселяла непреодолимый ужас. Стараясь заглушить голос совести, укоризненно нашёптывающий, что такое поведение недостойно, Савьо медленно опустился на колени.

Слишком медленно, на взгляд работорговца. Хлыст больно обжёг плечи юноши.

– Быстрее, раб! Или ты чем-то недоволен?

– Простите.

– Надо говорить: «Простите, хозяин»! – Работорговец снова хлестанул Савьо.

– Простите, хозяин… – покорно повторил пленник.

Работорговец окинул Савьо пренебрежительным взглядом и отвернулся.

– В трюм их!

И, словно в ответ ему, с недовольно хмурившегося неба упали первые капли. Перепуганные и притихшие рабы, подгоняемые хлыстами не желавших мокнуть под холодным дождём надсмотрщиков, один за другим начали спуск в своё тесное вонючее убежище.

Устроившись в дальнем углу, Савьо обхватил колени руками и принялся мысленно перебирать события минувшего утра, старательно уговаривая собственную совесть, которая отнюдь не считала, что подчинение было единственно разумным решением. Другие пленники тоже были порядком угнетены. Повисшую в трюме тягостную тишину лишь время от времени нарушали несколько сказанных шёпотом фраз. Страх, стыд за унижение на глазах у всех, злость на Айзека, заварившего всю эту кашу, пропитали воздух вокруг. Савьо, в отличие от большинства, не