Борьба: Возмездие в сумерках (СИ) - Андерсон Владимир Страница 20

Тихомиров всё это время смотрел на Гору, продолжающего равномерно дышать. С каждый новым разом казалось, что он вот-вот пошевелится в какую-то сторону, откроет глаза и что-то скажет. Хоть что-то… Но ничего не происходило. Он лежал словно каменная глыба, неспособная двигаться самостоятельно и невозможную сдвинуть кому бы то ни было — только расколоть на части и перенести ко кусочкам.

Нет. Это не те мысли. Он сильный. Он вернётся к нам. Точно вернётся. И снова будет руководить, как и прежде…

И тем не менее, пришло то время. Может, и не надолго. Но пришло. Делать вид, что префект в полном здравии. Что приказы отдаёт он. Но просто не может в виду своих причин присутствовать где-то лично. А строгой необходимости в этом нет. Ведь он уверен, что всё будет сделано точно и в срок. Именно так. Точно и в срок. А иначе, он появится лично и покарает за ошибки…

Митрополит

Уже второй день Гузох находился в секторе «Крито», который он посещал неделю назад, и где имел встречу с Самохом. Он прекрасно помнил ту встречу, все предостережения своего коллеги, и что больше всего его удивляло, так это то, что он смотрел сейчас на всё это абсолютно также, как и тогда. Не изменилось ничего. Абсолютно ничего. Но только для него.

А для других всё встало с ног на голову. Полковник из СЧК не выкаблучивался перед ним, а говорил строго по делу, без какого-либо притворства, предложил совершенно другое новое просторное помещение для него. И хотя Гузох вернулся всё в ту же каморку, где и был до этого, было видно, что его очень ценят как гостя и готовы выполнить чуть ли ни любое его указание.

Разумеется, всё из-за того, что теперь, после союза с Ананхр, Гузох для СЧК был не просто своим чумом, а чумом, который вполне способен прекратить вражду с Инквизицией и вывести его даже на уровень сотрудничества. Эсчекисты были счастливы, что теперь у них есть такой союзник, что теперь у них есть всё, чтобы завершить ту войну с Неврохом, которую ранее они надеялись лишь свести к хрупкому перемирию.

Всё изменилось для СЧК. Для Церкви. Для Гузоха. Но не сам Гузох. Он сидел снова внутри этой каморки с небольшим изображением Чёрного Камня на стене и думал о том, что для него всё, как и прежде. Что он также, как и прежде распространяет святую веру в Чёрный Камень. Что главное в вере — служение, и что это служение должно склонять максимальное количество чумов на свою сторону. Не сжигать их и карать неугодных, а склонять на свою сторону.

Его даже не смущало слово «чумы» в своём суждении с учётом того, что совсем недавно он обратил в веру Жах почти 40 тысяч шахтёров… Теперь они тоже насколько-то чумы. И именно так стоит их воспринимать. Кроме того, префект доказал свою крепость в вере, когда помог Гузоху переправиться подземным маршрутом в сектор «Диза» и вовремя принять главенство над бурой негласного ресурса, сделав из неё буру благочестия, которая должна лишь следить за безопасностью митрополита.

И каким образом он получил свои приобретения, не так уж и важно. Важно, что, получив их, он сам предложил крестить в святую веру несколько тысяч человек. Несколько тысяч новых душ, которые пополнят ряды истинно верующих в Чёрный Камень. И тем более это не важно для тех двух новых сектором, которые похоже Гора уже прибрал себе к рукам «Саппа» и «Арха».

Даже несколько поражало, насколько различными способами этот человек был способен овладевать всё новыми территориями. Удачная атака маки, которые уничтожили все подразделения имперской армии в этом районе, и последующая контратаки хиви с освобождением этих секторов, казались чем-то выходящим из ряда вон. Но факт оставался фактом, теперь эти территории управляются префектом, а охрану осуществляют хиви, разумеется под покровительством СЧК.

И было бы не так важно, что там происходит, но Гора уже успел прислать ему пригласительное письмо с просьбой лично обратить в веру Жах рабочих обоих секторов, а это почти десять тысяч человек. Тем более, что один из них — сектор «Арха» — был самым крупных предприятием во всей Славянской колонне, и когда-то, когда этот сталелитейный завод ещё обслуживался чумами, а не людьми, там несколько раз проводил службу сам великий инквизитор Торкведох, сделав это место священным для веры Жах. И тот факт, что теперь Гузох обратит в истинную веру собственноручно такое количество пусть даже и не чумов, а людей, означало для самого Гузоха новый этап в его служении святой вере. И по количеству, и по времени он станет самым выдающимся среди всех священнослужителей. Это новый этап в становлении Церкви, и следует соответствующим образом к этому относиться.

Митрополит поднялся со стула и направился к выходу из кельи — сейчас ему предстояло бросить все силы на то, чтобы оказаться в секторе «Арха» быстрее кого бы то ни было.

***

Когда он прибыл на место, ему казалось, что он прибыл домой. Непонятно, откуда у него взялось такое чувство, но оно переполняло его. Он словно светился им. Это место, сектор «Арха» изучал нечто новое, то новое, что освещало дорогу у чему-то большему, чем просто служение вере Жах. К тому, что он лично значит для этой веры.

При том сам сектор «Арха» и особенно его главное административное здание были простреляны буквально в решето. Отовсюду разило горелым пожарищем, да и ощущение было, что вообще что-то ещё горит. Повсюду валялись трупы чумов и людей, с которыми, по всей видимости, кроме сбора оружия, ничего больше не делали. И не то, чтобы это не напрягало, а казалось чем-то совершенно естественным. Война — слово, которое со временем делает все вещи само собой разумеющимися, какими бы жестокими или даже невозможными они ни были. Это же со временем будет касаться и веры…

В отличие от остальных производственных секторов в «Арха» железнодорожная платформа располагалась прям в самом административном здании в виде громадного крытого вокзала, где высота потолка достигала метров двадцати. Для людей это давным-давно объясняли необходимостью загородиться от солнечного света, который в реальности чумам не был вреден, но на самом деле когда-то первый карак, строивший себе на этом месте транспортный узел, был из древнего дворянского рода, который привык бросать деньги на ветер в погоне за выпендрёжем. В итоге и получился такой огромный вокзал в купе с не менее громоздким административным зданием.

Вокруг стояли хиви, как обычно в полном вооружении. На самой платформе, у въезда в неё, у входа в администрацию. Кое-где заново оборудовались пулемётные гнёзда. На одном из путей стоял Т-80 с обложенными вокруг мешками с песком. Картина была та же самая, что и на подъездах к самому сектору, только там хиви замаскировывали все свои позиции, а здесь даже не пытались это делать.

После того, как бура благочестия обезопасила зону поезда, из него вылез и сам Гузох. Ощущения чего-то нового у него усилились ещё больше, когда он подошёл к входу в главное здание и через открытые ворота увидел внутри гостевой зал. Он был великолепен. Даже при наличии периодически видневшихся мест обстрелов и сбитой мраморной кладки, он был просто великолепен. Величествен. Поразителен. И даже чем-то напоминал зал первого храма Империи в Чум-бату.

Посередине зала стояла небольшая делегация из людей, и судя по форме это были представители шахтёров, которые прибыли сюда после освобождения сектора силами хиви. Гузох подошёл к ним, осматривая каждого по отдельности — казалось, что никто из них не знает его языка.

— Мы приветствуем Вас, Ваше Преосвященство. — сказал очевидно их главный на чумном языке, который звучал практически без акцента и уж точно не выдавал человеческого начала, если б не было видно, кто говорит. — Меня зовут Тихомиров, и я представляю префекта. Мы уже приняли святую веру Жах и просим Вас обратить в неё ещё и этих рабочих.

— Здравствуй, сын мой. Скажи мне, где же сам префект? — спросил Гузох, и правда не до конца понимая, почему тот не явился лично. Всё же он явно был более боевого плана и вероятно способным в политических нюансах, чтобы понимать, что ничто иное как личное появление не способно на данный момент лучше всего укрепить его ещё шаткое здесь присутствие. Тем более, что работ по обустройству и введению новых правил здесь должно хватать на начальном этапе, как нигде.