Гидеон Эйлат - Бич Нергала Страница 22

Дазаут кивнул, вернее, дернул головой, и не проронил ни слова.

— Ты один? Без свиты?

Опять угрюмый кивок.

— А где армия?

Дазаут мотнул головой вправо.

— В Бусаре? — допытывался Конан. Утвердительное движение головой, затем пожатие плечами.

— Разбита?

— Наголову!

Конан не узнал голоса Дазаута, и его ошеломила злорадная ухмылка.

— Погоди-ка! А ну, рассказывай! Что с Бусарой? Где Токтыгай? Как ты здесь оказался?

Дазаут поднялся на ноги, распахнул халат, подтянул шелковые шаровары, неторопливо почесал между ног и снова сел.

— Ну?! — Конан терял терпение.

— Что значит — ну? — хриплым, низким голосом спросил Дазаут. — Тебе не кажется, что подобное обращение к великому полководцу заслуживает кнута?

— А тебе не кажется, что я сейчас тебе зубы выбью?! — вспылил Конан. — Где твои люди, ты, молокосос? — Он подался вперед, но Дазаут снова ухмыльнулся и примирительно поднял руки.

— Ну-ну, успокойся, доблестный воин. Мы тебя всегда недолюбливали и, сказать по правде, недооценивали. Но теперь все обстоит иначе. Мы тщательно изучили историю твоей жизни и пришли к выводу, что именно такие профессионалы, как ты, необходимы нам… ну, скажем, для достижения определенных целей. Ты обладаешь всеми нужными качествами, как-то: смелостью, опытом, везеньем, организаторскими способностями. Правда, нас несколько смущает эгоизм и неразборчивость в средствах, но, на мой взгляд, это с лихвой компенсируется умом и превосходной интуицией.

Незнакомые киммерийцу слова произносились ровным, будничным тоном, и от этого Конан еще больше оторопел. Разве так должен себя вести полководец, потерявший армию?

— Да проклянет тебя Митра! Ты что, спятил?

От глаз нехремца разбежались веселые морщинки.

— Напротив, мы в здравом уме, а Митра — не то божество, чьего расположения мы боимся лишиться. Правда, малыш? — Последние два слова он произнес, глядя в сторону, а затем снова посмотрел на Конана. — Мы в здравом уме, но нам немного тесно вдвоем и скоро кому-то придется уйти. — Он опять повернул голову влево. — Ну-ну, маленький, успокойся, я вовсе не такая бука. Не бойся, не обижу. Скоро сотрусь, и ты снова будешь кататься на лошадке и махать сабелькой. Может, еще помянешь добрым словом старого Луна, — как ни крути, он тебе позволил увидеть мир глазами взрослого мужчины. Ну, что, хороший мой? Что ты хнычешь? Ах, кушать хочется! Четвертый день без маковой росинки! — Он взглянул на Конана и спросил, уже не сюсюкая: — Слушай, приятель, ты не поможешь развести этот дурацкий костер? Я пришиб кролика, а зажигалку, как назло, оставил у оригинала.

«Свихнулся и бредит», — решил Конан. Он повернулся к обрыву, где стоял Сонго с арбалетом, и дал знак спуститься.

Через час от кролика, случайно угодившего под копыта скакуна, остались только косточки и шкурка. Дазаут, отведавший жаркого и кулеша, блаженно поглаживал живот. Коня напоили, накормили пшеничными лепешками, затем Сонго взялся привести его в порядок, но без скребницы, с одним только гребнем, позаимствованным у Юйсары, особого успеха не добился. Киммериец ковырял в зубах осколком кроличьей кости и хмуро поглядывал на воеводу, пока тот не подошел к нему и не опустился рядом на землю. Он был грязен, глаза запали, щеки ввалились, — однако мало походил на безумца.

— Я тебе настоятельно рекомендую, — сказал он Конану, — внять предложению Бен-Саифа. Хватит валять дурака, Конан, пора остепениться. Поверь, ты скоро не узнаешь этот мир, в нем не останется места для бродяг. Высокий пост, хорошее жалованье, почет и уважение со всех сторон, безмятежная жизнь под сенью законов, мудрее которых не бывало еще ни в одной эпохе. Ну?

— Что — ну? — Конан внимательно прислушивался к бреду — очень хотел узнать, что же случилось с нехремской армией. На прямые вопросы воевода не отвечал, сразу начинал нести ахинею либо дразнить кого-то невидимого, глядя мимо Конана.

— А! Я понял: ты стесняешься. Наверное, зря мы сразу быка за рога, верно, малыш? Говорят, каждый человек имеет свою цену, но не каждый пишет ее у себя на лбу. Мы знаем, киммериец, что ты любишь больше всего. Приключения! Запри тебя в золотую клетку, и ты от тоски сбросишь перья. Хочешь, орел, все приключения мира? Заткнись, малыш, ты его не понимаешь и никогда не понимал. Для тебя это варвар, грубая скотина, ей красная цена — пригоршня золота, ан нет, дурачок, смею заверить, ты плохо разбираешься в людях. Слишком плохо для славного военачальника. Этот парень исходил полмира, крушил черепа колдунам, ломал хребты королям и нигде не застревал надолго. У него всегда зудели ноги и чесались кулаки. Это врожденная черта киммерийцев, но Конан переплюнул всех сородичей. Я слыхал, у него благословение Крома, с ним безуспешно заигрывал Митра, и я подозреваю, что сам Нергал уважает нашего приятеля, хоть и натерпелся от него мелких пакостей.

Конан вдруг обнаружил, что Дазаут перешел на скороговорку. Он сидел неподвижно, как в трансе, смотрел в пустоту, и только губы быстро шевелились.

— Конан, приди к Бен-Саифу. Приди, не пожалеешь. Скоро все кончится, все возьмутся за ум. Никаких бестолковых скитаний. Дом, жена, дети. Захотел повидать свет — изволь заработать на дорогу. Ты не думал, Конан, почему кругом столько бродяг, разбойников, нищих? А ты, малыш? Да ну тебя, при чем тут подлая людская сущность? Все от неорганизованности, от беззакония. Посеешь пшеницу — вытопчут, построишь дом — сожгут, заведешь семью — отнимут и продадут в рабство. На каждого трудолюбивого сотня лодырей, на каждого богатого — тысяча завистливых. Бардак? Бардак. Позволь спросить: а можно ли тут что-нибудь изменить? Позволь ответить: еще как можно! И скоро ты в этом убедишься. Иди к нам, Конан! Опоздаешь — локти будешь кусать. Девчонка — тьфу, ерунда, девчонку и так отпустим, мы с бабами не воюем, да еще неизвестно, захочет ли уйти, есть у нас к ней одно предложеньице… О, гнилые зубы Митры! — Он прижал ладони к вискам. — Сыплюсь! Слишком большое расстояние, вот если бы с пяти шагов, тогда б на всю жизнь хватило, а так — четыре дня, и сыплюсь. Погрешность записи растет в зависимости от расстояния. Все, малыш, больше не буду мучить, стираюсь. Ты уж зла не держи и ничего с собой не делай, ладно? Все образуется. Будь здоров. А ты, Конан, сакруп-товигур… грхаррр…

С уст Дазаута срывались бессвязные звуки, затем его зрачки расширились от неописуемого ужаса, и по котловине разлетелся истошный визг. Конан настолько растерялся, что схватился за меч, когда в руке воеводы сверкнула сабля. Но защищаться киммерийцу не пришлось, Дазаут молниеносно повернул клинок острием к себе и всадил в живот, затем выдернул и нанес новый удар. Сталь застряла в груди, иначе бы он, наверное, через мгновенье убил себя. Трое когирцев навалились на орущего безумца, прижали к земле, а Конан и Сонго осмотрели раны и пришли к неутешительному выводу: сабля пронзила легкое и рассекла печень — Дазаут обрек себя на мучительную смерть. Клинок выдернули, к ранам прижали куски чистого холста, и вскоре несчастный потерял сознание, но еще долго его вопли звучали в ушах у потрясенных людей.