Дмитрий Григорьев - Последний враг Страница 23

— Сны? — пытаясь изобразить зевоту, ответил Павул, но предательская улыбка так и не покинула его лица. — Плохо помню… Ничего особенного… Ничего.

Никит удивленно посмотрел на сновидца.

— И мне тоже ничего.

— Не всегда наши сны совпадают, — сказал Павул. На этот раз зевота добралась до его губ, и он снова прикрыл рот ладонью. Несмотря на все эти действия, Никиту удалось уловить какие-то новые нотки в голосе сновидца.

— И я не каждую ночь вижу сны, — продолжил Павул. — Извини, уважаемый, я думаю об очень важном для меня… Потом поговорим…

— Ну, не буду мешать.

Едва захлопнулась дверь за Никитом, Павул вновь погрузился в полудрему.

Он продолжал подниматься по широкой лестнице, ступени которой переливались всеми цветами радуги и пружинили при каждом шаге. Нет, Олар не шагал, Олар — летел. И каждый его зритель поднимался в небо точно так же, как он. Весь во власти этого странного, нового даже для самого аэтона, чувства, Олар отложил в сторону итару, поднялся и на сей раз свободно, сквозь толпу завороженно застывших зрителей, вышел на улицу.

Шагая по харчевне, пересекая дорогу, он продолжал лететь и очнулся лишь от удара: его задело краем телеги. Первое мгновение Олар не понимал, где он и что с ним происходит. Но вскоре звуки уличной сутолоки обрушились на него, и он почувствовал, как под тяжестью этого груза неумолимо падает вниз.

Реальное же падение продолжалось недолго. Испуганный возница остановил нонторов, подбежал и склонился над Оларом. Подоспели и несколько прохожих.

— Нельзя так, уважаемый, — принялся укорять аэтона погонщик. — Я же кричу, кричу…

— О… Извини… Я сам виноват… Задумался.

С помощью возницы Олар поднялся и, преодолев небольшое головокружение, добрался до ближайшего дома. Он прислонился к теплой, прогретой Таиром стене и закрыл глаза.

— Может, отвезти к лекарю?

— Нет, мне хорошо.

Аэтон услышал, как после окрика погонщика раздался вялый стук копыт нонторов и загромыхали по мостовой окованные железом колеса повозки. Не открывая глаз, аэтон ощупал ушибленное плечо. «Ничего серьезного».

Вскоре он уже шагал по улице, совершенно не представляя дальнейших действий. Одно Олар решил твердо — возвращаться в харчевню за итарой он не будет.

«Наняться матросом на какое-нибудь судно… — эта мысль давно жила в нем. Но подобные странствия в своих песнях он совершал тысячи раз и понимал, что от этого мир не изменится. — Надо избавиться от всего, что за мной… Вычистить стойло, а потом уже начинать жизнь… Да. Наняться матросом и уехать туда, где не понимают человеческого языка, где поклоняются каменным фаллосам или каким-нибудь чудовищам… Уехать, чтобы не видеть ни городов, ни людей, чтобы не слышать человеческой речи…» Олар уже направился к порту, как вдруг почувствовал чье-то легкое прикосновение к своему плечу. Будь плечо здоровым, он мог бы вообще ничего не заметить, но сейчас легкая боль заставила его обернуться.

Позади никого не было. Только в самом конце улицы ковылял седобородый, согнутый в три погибели, старик. Олар хотел было снова продолжить путь, но старик поманил его рукой.

Олар подошел к незнакомцу, глаза которого находились на уровне груди аэтона. Тот, казалось, и не смотрел на Олара, однако обращался к нему:

— Что же ты так поспешно покинул нас, любезный аэтон?

«Ну, сейчас начнутся славословия… — с неприязнью подумал Олар. — И зачем я к нему подошел…»

— Я торопился, почтенный… Извини, я и сейчас тороплюсь.

— А твоя драгоценная итара? Ты оставил ее…

— Продайте и выпейте за мое здоровье. Вместе с хозяином…

Олар снова попытался развернуться, но слова старика остановили его.

— От памяти не убежать, уважаемый… Она догонит и в чужой стране.

«Он читает мои мысли?..» И неожиданно для самого себя Олар спросил:

— Что же мне прикажешь делать?

— Твое горе — не беда. Память можно спрятать… Спрятать так, что никто ее не найдет.

— И ты это можешь?

«Могу». — Старик промолчал, но аэтон явственно услышал ответ.

«Чем я заплачу тебе?»

«Ты уже заплатил…»

«Давай же!»

— Подумай, ты можешь пожалеть об этом… Ты будешь страдать не меньше, чем сейчас. Чистый лист не менее ужасен, чем заполненный множеством слов.

«Я испил свою чашу до дна…»

Почему-то Олар вспомнил название харчевни: «Пей до дна». И белый потолок, невыносимое бесконечное поле, по которому он блуждал утром.

— У тебя будет другое имя. Ты позабудешь человеческую речь. Даже твоя внешность станет другой.

— Мне именно это и надо!

— Но одно невозможно спрятать.

— Что?

— Твой дар… Дар, ниспосланный тебе богами.

— Я не хочу быть аэтоном.

— Ты и не будешь им. Но дар, так или иначе, останется в тебе. Я сам не знаю, кем ты будешь. Но кем бы ты ни был, земледельцем ли, кузнецом, воином, ты будешь одним из лучших.

— Я готов, почтеннейший. — В голосе Олара уже слышалось нетерпение.

— Не торопись, Олар. Попрощайся с собой. Пока ты еще Олар, но скоро ты получишь иное имя… Я сам назову тебя и сам изготовлю печать… Не боишься?

— Кто ты… Маг?

— Я, — улыбка обнажила желтые редкие зубы старика, — никто. Мне просто захотелось помочь тебе. Ради того, чтобы одной легендой в этом мире стало больше… Сейчас мы пойдем ко мне, и ты отдохнешь перед дальней дорогой.

Олар решительно последовал за незнакомцем, оказавшимся для своего возраста необычайно прытким. Они шли быстро, почти бежали, и незаметно для аэтона старый город сменился лабиринтом грязных безлюдных улочек. Белые дома без окон, узкие проходы, ослепительный Таир над головой. «Лабиринт».

— Лабиринт, — ответил старик, — но пока это город, в котором ты живешь.

Наконец они оказались у дверей глиняного одноэтажного дома, больше напоминающего слепленную из мусора хижину.

«Старик — сумасшедший, — на какое-то мгновение мелькнула в голове Олара ужасная мысль. — А я поверил…»

— Человеку немного надо, — ответил старик таким тоном, что все подозрения аэтона моментально улетучились. И, усмехнувшись, добавил: — Весь мир…

Несмотря на нищету и убогость обстановки, в маленькой комнатке, некогда оштукатуренные стены которой были столь же морщинисты, как и лицо ее хозяина, царила чистота.

— Прошу тебя, уважаемый. Садись сюда. — Незнакомец указал на лежанку, накрытую пестрым лоскутным одеялом и служившую, по-видимому, одновременно и креслом, и стулом.

— Может, чашку ти? — продолжил старик, присаживаясь рядом.