Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат Страница 26

Я беру чашу с вином — испанским, с привкусом меда — и поднимаю. Несколько лиц, в том числе лицо Квинтилия Вара, поворачиваются ко мне.

— Здоровье хозяина этого дома! — говорю я.

Пропретор вежливо кивает.

Выплескиваю немного на пол, в честь Бахуса и пенатов этого дома, и прикладываю чашу к губам. Вино тягучее и лишь слегка разбавленное водой. Выпиваю его до дна в один присест. Жажда. Снова перед глазами встает огромный Стир — Бык, с поволокой безумия в разноцветных глазах…

Считается, что человека с разными глазами выбрали боги — ну, кто-то из богов. Он счастливый.

Я снова вижу, как кровь размазывается по маленькой серебристой фигурке. Жертва богам.

Каким богам, еще бы знать!

Птичка. Воробей, что достался мне от Луция. Что общего у безумного германца и моего старшего брата?

Мертвого брата. Печаль моя светла…

Хотел бы я так сказать. Но стоит мне прикрыть веки, чтобы не видеть этого триклиния, этих лож, на которых возлежат чиновники Вара, этих лавок и стульев, отделанных красной тканью, на которых устроились германские «патриции» — дикари! — как я вижу темное пространство, темный сад со статуями Дианы-охотницы и Марса, убивающего Марсия, заросли акаций и…

Он стоит ко мне спиной. Белая тога с широкой красной полосой наброшена со всем искусством, складки лежат изящно и красиво, словно высеченные из мрамора, — брат стоит на берегу искусственного пруда. Я знаю, там, в темной воде, плавают красные карпы. Или мурены? Почему-то я не помню, кто там живет. Но это неважно.

Белая тога словно светится в темноте. Лик луны закрыт темным облаком. Мы здесь одни. Я слышу, как стрекочут цикады. Я иду. В последний момент Луций оборачивается. Я вижу его лицо.

Когда вспоминаешь кого-то из близких, трудно увидеть лицо — именно лицом, неподвижное. Это всегда отпечаток движения, эмоций. Луций вспоминается мне именно так — на полуповороте головы, и он улыбается.

Он и в этот раз поворачивает голову и улыбается.

— Брат, — говорит он негромко.

— Брат, — говорю я.

И снова лицо в движении. Он поворачивает голову и смотрит в пруд. Почему-то мне кажется, что не стоит этого делать.

Темная вода. Что там, в глубине? Красные карпы? Или — мурены? Некий Ведий Поллион кормил мурен в своих прудах мясом живых рабов — пока Август ему не запретил.

Почему-то мне кажется, что в этом пруду нет дна. И что Луций заглядывает туда, куда заглядывать не стоит. И что он уже не может оторвать от этого взгляда…

— Брат, — говорю я. — Не надо, не смотри. Луций! — Я хлопаю его ладонью по плечу. Ощущение ткани, твердых мышц под ней.

Он вздрагивает. Медленно, как во сне, поворачивает ко мне голову. И я отшатываюсь в ужасе. Сердце проваливается куда-то вниз. Глаза его разного цвета — один голубой, другой зеленый.

Я просыпаюсь от испуга. Открываю глаза. Гул полной залы пирующих людей накатывает на меня, как морская волна, — и захлестывает с головой.

Варвары громко кричат. Латынь с отчетливым грубым акцентом кажется незнакомым языком, я не сразу могу разобрать его, а когда разбираю, то отдельные слова никак не вяжутся с остальными. Квинтилий Вар лежит на ложе слева от меня — я почетный гость — и слушает какого-то германца, орущего через стол. Я вижу его раскрытый рот, но смысл речи от меня ускользает.

— …на месте! — заканчивает варвар.

Может, я слишком много выпил?

На щеке германца след какого-то соуса.

Перевожу взгляд вправо. Мне жарко и душно. В триклинии клубится дым от горящих благовоний, ладана — чтобы отгонять комаров, которых тут тысячи. Какой-то наглый, обкурившийся ладаном комар все-таки садится на мое бедро, я прихлопываю его ладонью.

В глубине триклиния извивается под звуки цимбал и кифар нумидийская рабыня. Свет стекает по обнаженному телу, изгибается вместе с ней. Губы ее темные и вырезаны так, словно готовятся к любви с богом. Темные глаза отражают свет лампад.

Танец желания.

На запястьях и на лодыжках рабыни — тонкие браслеты с крошечными колокольчиками. При каждом движении колокольчики легонько звенят…

Пахнет горячими телами и чертовым рыбным гарумом.

Рабыни приносят новые кушанья и уносят старые. Какой-то германец, хохоча, хлопает девушку по едва прикрытой туникой попке. Та отлетает, на глазах выступают слезы — больно, наверное. У варваров руки что лопаты.

Поток воздуха доносит до меня запах напитка из перебродившей пшеницы — «пиво», как называют это варвары. Они пьют в основном его. Вар, как гостеприимный хозяин, заготовил любимые гостями напитки.

Извивы тела. Стекающий по темной блестящей коже желтый свет. Груди ее острые, кажется, что соски твердые, как наконечники копий. Я чувствую желание. Я пьян.

Я перевожу взгляд и вижу Арминия. Это отрезвляет на мгновение. Среди хохочущих варваров, безобразных, как празднующие Сатурналии пьяные рабы, Арминий — это островок спокойствия и достоинства. Я оглядываю нашу, римскую сторону стола… прекрасно! Просто прекрасно. Пьяные красные рожи, громкая речь. Твари.

А Божественный Август объявил об умеренности. Впрочем, принцепс еще тот образец умеренности и добродетели. Если бы не молоденькие девственницы, которых его жена, Ливия, находит для него везде, где только можно, Август был бы просто образцом добродетели и воздержанности.

Не то что эти, да. Похоже, варваризация местных римлян зашла дальше, чем романизация варваров. Ну хоть пиво они не пьют — пока. И то ладно.

Германец Арминий — вот кто настоящий римлянин. Спокоен, сдержан и снисходителен к слабостям других. Наши предки, суровые как скалы, завоевали для нас полмира — а мы пьем с варварами пиво и носим цветные ткани из Азии. Арминий, заметив мой взгляд, улыбается уголками губ, обводит взглядом пирующих и движением бровей показывает: «Ну, что поделаешь».

Я киваю. Ничего не поделаешь.

И, Тифон проклятый, кажется, мне нужно отлить.

Я начинаю подниматься.

Рабыня извивается, темные глаза смотрят на меня. Я моргаю. Красный туман в голове — проклятое вино. Триклиний покачивается, уши горят. Какой-то варвар запускает в танцовщицу обглоданной костью, промахивается. Хохот. Колокольчики на тонких лодыжках звякают — жалобно.

Германцы. Ярость стискивает мне грудь. Кто-то из этих уродов убил Луция. Я гляжу на раскрытый рот варвара, на его белые зубы и хочу подойти и врезать — так, чтобы вбить эти зубы обратно в глотку. Чтобы он упал и замолчал.

В следующее мгновение рядом со мной оказывается Арминий, поддерживает меня за плечо.

— Легат, — говорит он негромко. — Вам лучше прогуляться.

Я зажмуриваюсь, снова пытаюсь прийти в себя, остановить вращение триклиния. Тени на стене. Темная холодная ненависть все еще бродит во мне, не уходит. Она какая-то… обессиливающая.

— По… п-пожалуй, — с трудом выговариваю я это слово. Лицо горит, как обожженное.

— Ты. — Арминий ловит пробегающую мимо рабыню за плечо. — Проводи господина…

Рабыня, невысокая девушка в короткой тунике, кивает. Хорошенькая. Только смотрит не на меня, а на Арминия. Еще бы. Он красавчик, наш варвар. Друг римского на-ро-да.

Черт. Я завидую. Пьяная зависть, вот что это. Я еще не настолько напился, чтобы не понять.

Иду в латерну. Коридор качается, пол пытается ускользнуть. Мне приходится каждым шагом припечатывать его, чтобы сохранить равновесие. Я римский патриций, легат Семнадцатого…

Едва не сношу плечом стойку со светильником. Он звенит, покачиваясь. Я стою, упираясь плечом в стену, — прохлада идет из этой точки, растекается по правой руке. Рабыня заглядывает мне в лицо.

— Господин? Вам плохо?

Где-то слышны звуки совокупления — громкого, бесстыдного. Туника рабыни отходит от шеи, я смотрю в темный проем ворота.

— У меня погиб брат, — говорю я зачем-то. — Вот и все. Все, маленькая красотка.

Я протягиваю руку и обнимаю ее за талию. Притягиваю к себе — она отклоняется, но не делает попыток освободиться. Еще бы. Рабыня должна подчиняться хозяину и его друзьям. А разве я сейчас не друг Вара?! Как все эти громогласные варвары там, в триклинии?

Друг. Конечно, друг.

У нее смешной маленький нос с веснушками. Губы — я наклоняюсь и целую ее — мягкие и вкусные. Она покорно подчиняется, даже когда я забираюсь ладонью ей под тунику. Тело горячее и гладкое — одновременно.

Я нахожу ее маленькую грудь и сжимаю в ладони. Рабыня охает. Она как-то смешно, по-детски, сопит.

— Господин… — шепчет она, пытаясь сдвинуть меня с места, — не здесь… туда…

Я мну ее грудь и чувствую, как злость проходит. Остается только усталость.

Я отпускаю маленькую рабыню и прислоняюсь спиной к стене. Откидываю голову, затылком упираясь в мрамор. Блаженный холод.

— Господин, я вам… — Она чуть не плачет. Не угодила, что-то там еще. Боится.