Абдул аль-Хазред - Некрономикон. Аль-Азиф, или Шепот ночных демонов Страница 28

Я решительно отвернулся от изображений и, швырнув коготь в нишу, вышел за плиту. Я хотел было навалиться на нее, чтобы задвинуть на место и скрыть от глаз то, что она за собой таила. Но она вдруг стронулась с места и, влекомая неведомой силой, сама задвинулась в нишу, сделав невидимой даже щель, обозначавшую проем. На гранитной поверхности остался лишь маленький отпечаток лика Ктулху. Тщетно пытался я отыскать в песке упавший с плиты медальон: он исчез бесследно. У меня же не хватило духу снять другой с одного из трупов жрецов. Чувствуя себя совершенно опустошенным, я побрел к стоявшей невдалеке лошади.

В первый раз я почувствовал горечь поражения. Оно было не в том, что я потерял обе реликвии, бывшие у меня в руках. Оно было в том, что меня заставили усомниться, что то, что я всегда считал святым, было единственно правильным. В том, что я допустил оправдание тех, кто мог мыслить иначе. Но я не казнил себя за это поражение, ибо имел веское оправдание: поражение я потерпел не от кого-нибудь, а от самого Великого Ктулху.

Воины, с волнением ожидавшие моего возвращения, встретили меня бурной радостью и жадными расспросами. Особое же любопытство проявлял царевич, который жаждал узнать, чем там все закончилось, и главное – было ли все это на самом деле. Я рассказал обо всем, что увидел, кроме того, что обнаружил в недрах монолита: что-то внутри заставило меня умолчать об этом. Да и едва ли кто-то поверил бы мне: очень уж невероятным было то, что мне открылось.

Мы с царевичем решили поведать халифу обо всем и дать ему совет принять меры по розыску подобных опасных мест, ибо действия таких дьявольских сект могут нанести ущерб государству. Хорошо было бы поставить здесь и в других местах, если таковые удастся обнаружить, надежную охрану, дабы пресекать подобные ужасные деяния. Однако я понимал, что халиф едва ли ему последует. Даже если он поверит нам, едва ли он станет расточать войско на поиски каких-то призрачных угроз в малоизвестных пустынных уголках государства и охрану доисторических изваяний непонятно от кого. Исчезновение же нескольких или даже нескольких десятков бедных деревень едва ли сильно обеспокоит его. Понимал я также и то, что охрана даже одного этого монолита едва ли что-то решит. Ведь неизвестно, сколько Призраков и жрецов еще осталось в надежно укрытых от постороннего взора обиталищах. А их могут быть еще несметные полчища. К тому же стоит жрецам вызвать Шог-Готтов, и самая надежная охрана, даже целое войско, превратится в жертву Великому Ктулху. Я с горечью осознавал, что мы даже всеми своими силами не сможем помешать тому, что происходило здесь в течение многих столетий. И нам остается лишь уповать на Аллаха, волей которого кому-то предначертано быть принесенным в жертву, а кому-то – избежать этого.

Но вместе с тем душа моя ликовала, а разум торжествовал. Во-первых, царевич вкупе с другими захваченными был спасен. Во-вторых, волею судьбы спасителем его был я, как в свое время стал спасителем его отца. В-третьих, судьба вновь преподнесла мне уникальный случай заглянуть в то неведомое, к которому я так стремился. Мог ли я, отправляясь в Африку, куда меня послал халиф просто исполнить свой долг, подумать, что там я буквально столкнусь со следами тех, кто приходит и уходит, да еще с какими следами! Да еще получу бесценное указание направления поисков, да еще из самого достоверного источника! Ведь я своими глазами созерцал то, чего, думаю, не доводилось видеть никому из ищущих неведомое. Такого, пожалуй, не видел даже почтенный Дервиш. Я видел воочию и даже испытал на себе, к счастью – не в полной мере, таинственные силы, которыми повелевают те, кто приходит и уходит. Я знаю теперь, как выглядят некоторые из них: изображение лика одного я видел собственными глазами, а описание другого слышал из первых уст. Я даже знаю их имена! Правда, вместе со всем этим мне открылись и горькие истины. Раньше всесилие неизменно представало мне в имени Аллаха и было созвучно доброте и великодушию. Я не мог даже представить себе, что всесилие может быть жестоким. Одна лишь мысль о таком сочетании на многие ночи лишила меня покоя, наполнив мои сны кошмарами. А то, что род человеческий обречен в жертву Великому Ктулху, – неужели правда? Неужели это неотвратимо? Неужели Аллах не сотрет это предначертание и не отведет от людей удары, слетающие с острия металлических когтей?

Мне удалось воспроизвести по памяти почти все, изображенное на внутренней стороне плиты, включая замысловатые символы, так как они несколько раз впоследствии являлись мне во снах. Конечно, я сожалел об утраченных медальоне и ужасной игле, но достаточно было и того, что я их видел. Когда же я вновь и вновь вызывал из памяти происшедшие события, меня не покидала мысль о том, что цепь случайностей, приведшая меня сюда, как уже бывало в прошлом, сложилась совсем не случайно. Я еще прочнее уверился в том, что этот путь определен мне судьбой и она поведет меня дальше. Что именно мне начертано раскрыть тайны тех, кто приходит и уходит, и слова древнего жреца: «Может быть, тебе выпадет встать на путь бессмертных», – возможно, станут для меня пророчеством.

Повесть четвертая

Перекресток Добра и Зла

Служба царевича Сулаймана закончилась, не начавшись. После благополучного прибытия во дворец халифа он впал в такую скорбь, что потерял интерес ко всему окружающему и почти отказался от пищи. По ночам же его беспрестанно мучили кошмары, являя ему сцены пленения, обрастающие все новыми жуткими подробностями, которых не было на самом деле. Его преследовали виденные им существа, принимая самые немыслимые формы, а клубящийся и пляшущий свет окутывал его со всех сторон и, обжигая, превращал в невесть что. Лекари говорили, что это – результат глубокого душевного потрясения, и лучшим лекарством для него было бы возвращение домой.

Я хорошо понимал его, так как сам потерял покой. Меня также одолевали сны, но они не были кошмарными. В них мне являлись режущие своей четкостью изображения и письмена на плите, а хищно улыбающиеся жрецы с наслаждением демонстрировали мне ужасный ритуал, грациозно вонзая черные когти в тела бьющихся в судорогах жертв. А из черного провала в недрах монолита всплывал гигантский силуэт в грубом балахоне с голым черепом и огромными глазами. Его невидимый под густой бородой рот громовым голосом повторял:

– Иди за мной! Этот путь приведет тебя прямо в подземелья Мемфиса, где настенные письмена укажут тебе дорогу в мир бессмертия! Там ты получишь свою долю незримого света и обретешь могущество, каким не обладал никто в сотнях миров, лежащих на пути к твоему. Оно позволит тебе проникнуть в тайны, о которых ты сейчас лишь смутно догадываешься, но к постижению которых стремишься. Однако взамен тебе придется принести в жертву свой разум.

Передо мной вставали изрытые ущельями Восточные горы, у подножия которых виднелась маленькая фигурка с ятаганом в руке, гордо возвышающаяся над поверженным чудовищем. А среди бескрайних песков вооруженные чем попало люди, затаив ужас, преследовали разбегающихся немыслимо уродливых тварей, стремящихся забиться в какое-нибудь укрытие, чтобы спокойно умереть.

Мне являлись города, населенные Призраками, воздающими почести обезображенным святым. А блистательные фараоны мановением золотого жезла отправляли на жертвенный алтарь побежденные народы.

Я шел неведомыми тропами, через безвестные руины, кропотливо собирая крупицы разгадок тайн тех, кто приходит и уходит. И каждая найденная крупица шаг за шагом расширяла мои представления об их мудрости и могуществе, то ужасая меня, то – восхищая. И я все яснее и яснее понимал, что свернуть с этого пути я уже не смогу, даже если мне и в самом деле придется в конце концов принести в жертву свой разум.

Халиф Аль-Малик, едва узнав о происшедшем с его сыном и о его нынешнем состоянии, немедленно отозвал его домой, отправив на его место одного из вельмож. Мне же, разумеется, было поручено сопровождать царевича, который не мыслил доверить это кому-либо другому. И едва новый посланник прибыл в Магриб, мы отплыли в Аравию на том же корабле, который три месяца назад привез меня.

Царевич взошел на палубу с большой неохотой, вспоминая свое трагическое плавание. Но путешествие по африканской суше пугало его еще больше, так как кораблекрушение, по его словам, не шло ни в какое сравнение с тем, что произошло с ним затем на земле.

На протяжении всей дороги я, чтобы хоть как-то поднять его дух и разогнать скорбь, рассказывал ему различные истории, в основном о своих военных похождениях, и приглашал любоваться чудесными окружающими картинами, особенно ночными. Это возымело благотворное действие. Царевич заметно оживился, стал проявлять любопытство к окружающему и лучше спать по ночам. Особый же интерес вызывали у него, как и у меня, выловленные морские обитатели. Он всегда охотно разглядывал их и увлеченно расспрашивал о них моряков. Я был очень рад, что сумел пробудить его от скорби и отвлечь от тягостных воспоминаний. А однажды матросы преподнесли нам такой сюрприз, от которого я долго не мог опомниться.