Ирина Богатырева - Кадын Страница 3

Мне стало нестерпимо весело, будто кто-то щекочет. Захотелось крикнуть: чего скисли, девы, смотрите, кто вокруг! И бросила взгляд на Очи – она напротив меня, через костер сидела. Тут ее дух-ээ, крылатая рысь, подняла над головой боевой чекан. Я вздрогнула, но поняла знак и указала на нее:

– Она.

Еще раз, пристальней, оглядела дев и увидала Ильдазу из соседнего стана. Я ее знала, она приносила нам мягкий сыр. Это ее духом был серебристый козел, у козла на спине оказался красный петух, не то сидел, не то был с ним единым и поднял горит с луком и стрелами.

– Она, – указала я.

Третьей девушкой была толстуха Ак-Дирьи, та, что жевала лепешку, поднявшись на озеро. Она не выглядела воином, но дух с кривыми младенческими ножками и круглым животом, но с плечами и головою теленка, тоже достал оружие, и я повиновалась:

– Она.

Сколько ни оглядывала я сидящих передо мной дев, сколько ни ждала знака – больше не было. Но я твердо знала, что не может быть четыре девы-воина, потому что четыре – дурной знак, знак смерти. И продолжала искать.

И тут над ближайшей ко мне девой ее дух поднял кинжал. Это была черноволосая Согдай, дочь пленницы, скромная и лицом краше всех. Красота ее была даром, с которым без забот могла бы прожить, но, когда дух ее, небольшой лесной кот в красной шубе, обнажил кинжал, дева подняла на меня глаза, и я увидела не скромницу, выросшую у материнского очага, а воина. О, то был настоящий воин: из всех она одна решила быть в воинстве Луноликой, сознавая, что это значит и что ее ждет. Я догадалась, всю борьбу ее увидела и ту твердость, с которой она это решила, и захотела тут же обнять ее. Но сдержалась и только сказала:

– Ты.

Глава 2

Учеба

После мы разошлись по шалашам, но я лежала без сна. Сперва все мечтала, как приеду в стан, как объявлю отцу и братьям о выборе духов и как они тоже станут гордиться мною, младшей. А потом стало грезиться, будто я в кочевье, что снялись наши станы и продолжили свой вековой переход, покинули эту щедрую землю и идут к Золотой реке. Вновь, как раньше, как отец мне рассказывал, разбрелись люди темным морем и идут, идут, влекомые древним кочевым зовом. От Белого моря до Синего моря, от льдистых пустынь до желтых песков ходил уже мой люд, но так и не нашел Золотой реки. И хоть я сама никогда не была в кочевье, всегда видела этот сон, от дедов мне доставшийся: что снялся люд, едет в повозках и верхом, в легких палатках ночи проводит, у огней под звездным покровом ночи проводит, коней плодит, коней ест – и идет, идет, идет к Золотой реке…

И всегда в этих снах кто-то пел древнюю песню на старинном, непонятном мне языке. Ее мне, маленькой, отец певал. На коленку сажал, качал, как конская спина тихим шагом качается, и пел. Длинная эта песня, протяжная, что-то в ней есть про ветер, про степи и ветер, что гонит и гонит наше племя. Только вот во сне эту песню всегда женский голос поет. Голос слышу, а певуньи не вижу. И всегда думала: это моя мать.

Ой то гнитесь травы низко,Собирайтесь облака.Сокол в небе, конь на воле,Впереди Итель-река.

Но вдруг почудилось мне сквозь сон, будто кто-то рядом поскуливает. Как лисица, тоненько так: ять, ять. Думала: правда лисы пришли кости из похлебки стащить. Потом вспомнила, что Камка на этих костях наши имена вырезала – и проснулась вмиг.

Тьма стояла вокруг, только по углям от сквозняка красноватая рябь играла. Выглянула – нет лис. Тихо и пусто у кострища. Вокруг темно и белый туман, лишь озеро отражает высь, будто бы вышним светом светится. Чернеют стволы и шалаши дев, точно рисунки на коже у воинов. И тут смотрю: это Очишка с дерева слезла, от холода прыгает и поскуливает.

– Очи, – позвала я. – Иди сюда! У меня тепло.

Она перестала прыгать, оглянулась. Смотрит, а не идет. Скорее замерзнет, чем признается, что ей холодно.

– Идем, переночуешь.

– Заря скоро. Камка будить станет. Это я пораньше проснулась просто.

– Хорошо, спать не будем. Идем, я спросить тебя кое-что хочу.

Она подошла, остановилась у входа, да, видно, тепло почуяла – как юркнет ко мне в шалаш! Там уже хворост занялся. Она села, поджала ноги, будто всегда здесь и была.

– Я думала, лисы пришли кости красть, – сказала я. – А на них наши имена.

– Те, – фыркнула Очи. – Камка давно все кости под корнями кедра зарыла.

– А ты знаешь где?

– Нет, – мотнула она головой. – Мне ни разу ее выследить не удавалось. Сколько ни пробовала, она замечает, водит, водит, а потом раз – исчезнет. Хитрая, – добавила, усмехнувшись. Очи всегда говорила о Камке так, словно та ей не мать. – В этот раз я и не пошла. Неинтересно уже, да и спать хотелось.

– А зачем зарывать? Ведь говорят, если человек теряется, Камка по тайному имени его находит.

– Да, по имени. Но имя она у духа испрашивает. А сама не хранит и не помнит. Думаешь, она могла бы помнить все имена? – Очи засмеялась. – А если хранить – любой украдет кость да наведет порчу. Нет, надо зарыть. Да и Камка говорит, что жить человек столько будет, сколько кость в земле пролежит и не сгниет.

– Но ведь она сама старая, как гора. Столько ни одна кость в земле не лежит.

– Она не старая. Ее жизнь только духам ведома, – мотнула Очишка стриженой головой. – Она говорит, духи ее кость давно слопали и не подавились. А я думаю, ее никогда и не было. Ведь с ней же неясно, на кости имя должно быть или на камне.

– Почему – на камне?

– Мужчинам имена режут на камне.

– Но ведь тогда бы мужчины не умирали, – удивилась я. – Камень в земле не гниет.

– Нет, у них жизнь – в поясе, а смерть – в клевце. У них все не как у нас и имя только для духов.

– Но ведь умирают мужи в стане, или в горах, в лесу, на кочевье. Не только же на войне или седые, кто с поясом расстался.

– Я тоже об этом думала, – кивнула Очи. – И у Камки спрашивала. Только она говорит, каждый по-своему с духами ладит, и лезть в это нельзя. Но я когда-нибудь узнаю.

– А откуда ты сейчас это знаешь, Очи? Мать рассказывала?

– Камка? Те! Она про свои дела ничего не рассказывает. Говорит, ее всему духи учили и меня научат. Нет, я сама лазала, видела, как она мужчинам на посвящении имя по камню высекает.

– Ты видела? – от удивления я наклонилась через костер, чтобы ей в глаза заглянуть. – Как ты видела? Чужое посвящение видеть нельзя! За это же смерть!

– Меня духи водили, – фыркнула она. – Я же не простая, я тоже камка. Я всегда это знала, а сегодня и духи сказали, – сверкнула она на меня дерзкими глазами. – Так что мне теперь все можно. А потом научусь духами повелевать, и имена давать, и все-все!