Либеллофобия - Н. Мар Страница 3

оттенков. Длинная изящная шея и гордая посадка головы. Лицо вытянутое, с крупными чертами. Большие раскосые глаза, такие блестящие, будто их шлифовали ювелиры. Рук и ног в привычном смысле у карминцев не было. Зато из-под рёбер вниз уходили десятки тентаклей — гибких щупалец. Они-то поочерёдно и заменяли ловким аборигенам другие части тела. Да, ещё волосы! Шикарные алые шнурки из живой кручёной кожи ниспадали ниже пояса. Волосы были чувствительны от макушки до самых кончиков и служили вибриссами. Шчеры и карминцы нашли общий язык много лет назад. Но об их культуре я знала пока очень мало.

Мать-карминка доставала со дна угловатые октаэдры, додекаэдры и всякие другие «аэдры» — яйца бриветок. Обтирала их фартуком и сортировала по бог знает каким признакам в разные корзины. Самки бриветок плавали рядом и пытались укусить Арлоса. Над озером было жарко, тихо и сонно. Я заплетала косу и любовалась яркими бликами на коленях. Свет лился из чистого неба, и рябь на воде жонглировала отблесками, посылая в нас мириады солнечных зайчиков.

Мы с Чиджи упустили момент, когда блики стали радужными. Вдали застрекотали бриветки, и карминцы подняли головы. Над озером повисла водяная дымка, радуга стала ярче. Приглядевшись, я насчитала в густеющем тумане не одну такую, а пять, шесть… так много радуг? Лучи пробивали пар и рассеивались в нём, как в гигантской призме. Стало красиво и тревожно — оттого, что рачки всё громче трещали и топорщили усики. На Кармине дождь был не редкость, но когда я увидела, что Арлос и его мать замерли в резервуаре, забеспокоилась. Дунул рваный ветер, и по барашкам волн заплясали капли. Рачки вдруг принялись перебираться по стенкам ванн из одного резервуара в другой и, бросив яйца и хозяев, бежали прочь. Они что же, никогда не видели дождя? Все на озере инстинктивно посмотрели в небо, но там не было туч. Совсем. И только дождь продолжал барабанить по корзинам карминцев, а капли — тяжелеть. Я поднялась на ларимаровый край и подставила ладонь под…

— Это не дождь. Чиджи, он идёт вверх!

В тот же миг из сада закричали:

— Эзеры! Спасайся!

Понятия не имея, что это значит, я схватила брата за рукав и потянула из ванны.

— На берег! В укрытие! — подгоняли нас сзади.

Карминцы неслись мимо, теряя яйца бриветок из корзин и сами корзины, а я поскользнулась на мраморном краю и рухнула в воду. Когда всплыла — то, что творилось на озере, уже нельзя было принять за дождь. В небо лил водопад. Он сбивал с ног и топил, не давая опомниться. Тогда я превратилась. Туловище стало метра три в длину, чёрное и тяжёлое. Глазами вдовы я видела дальше, на восьми ногах стояла крепче. Чиджи ещё не линял и не умел обращаться, он бултыхался в корыте. И уже совсем потерялся и захлебнулся, когда я подхватила его и закинула себе на спину. Не так-то мало весит девятилетний парень, между прочим. Чёрные лапы скользили и царапались о камни, брата норовило смыть с моей спины, и он хватался за что попало: за хелицеры, за ноги, за мои глаза! С непривычки я дважды оборачивалась человеком по дороге к берегу, и тогда нас поднимала волна и швыряла назад. Мощёные прибрежные дорожки уже были так близко, когда озеро потащило нас вверх. Поток воды, которую засасывало в небо, достиг такой силы, что вместе с нею полетели рачки, камушки со дна, цветные рыбки, водоросли… и мы с Чиджи.

От страха я опять превратилась в человека, в лицо хлестнул целый галлон воды, рыбий хвост влепил пощёчину. Брата я потеряла. Боль чуть не выбила сознание, но кто-то прыгнул на помощь. Длинные мохнатые лапищи сцапали меня и выловили Чиджи, вытянули из водяной ловушки на берег. Это папа не дал нам улететь — зеркальный паук.

— Скорее, скорее, в дом! — его голос исказили хелицеры.

Песок на берегу был ещё горячий и зыбкий, в нём разъезжались пятки. К дому на холме — круто вверх — вела дряхлая лестница, под которой тёк ручей. Когда вода сорвалась и умчалась в небо, ручей раскрошил ветхие ступени. Отец поспешил в обход и карабкался на восьми ногах прямо по холму, а я штурмовала ошмётки лестницы. Сил превратиться не осталось. Позади нас озеро встало на дыбы. В небе темнело, как при затмении. Папа нёс Чиджи на спине. Брат не подавал признаков жизни.

Из дома выбежала экономка с бумагами и каким-то тряпьём в тентаклях.

— Госпожа Эмбер, мама вас обыскалась! Уитмас! Насекомые! Запасайтесь водой и бидонами из руженита, бегите в пустыню! — обычно с нами она говорила на шчерском октавиаре, с таким смешным акцентом, но бегло. Теперь я понимала через слово её возбуждённый, захлёбывающийся карминский.

Отец превратился и помогал Чиджи откашлять воду. Брата вырвало, он заплакал. Я застыла на веранде, с трудом соображая, что вот же он, всё-таки жив… пока мама не подбежала и не затолкала меня в дом.

— Эмбер, цела⁈

— Да. Там какой-то… ужас… Кто такие «зеры»?

— Найди наши рюкзаки, потом лезь в подвал, собери аптечку.

— А чего собирать-то?

— Да всего подряд понемногу, только не стой, Эмбер, скорее!

Она через три ступеньки понеслась с веранды к папе и брату.

— Зефир! — прокричал папа. — Не забудь зефир!

Какой ещё зефир, они что, с ума сошли? В передней взлетел графин, в гостиной вокруг люстры налипли бутылки, вино перепачкало потолок. А я метнулась в подвал. Там у нас был целый лабиринт обитых рыжей сталью коридоров, где вдоль стен тянулись бесконечные стеллажи. Папа запрещал совать туда нос, и всё, что я знала об этой части дома, это где найти выключатель. Щелчок — но свет не зажёгся.

Ладно. Тогда рюкзаки.

Они сушились в мансарде. Вверх… вверх… На обратном пути с третьего этажа я запуталась в сырых юбках, шнурках и лямках рюкзаков и шлёпнулась с чердачной лестницы.

— Мам! Мам! В подвале нет света!

На крик приковылял старый садовник-карминец и вывалил мне в руки горсть блесклявок. Они были скользкие и противные. Раньше я ими брезговала.

— Света больше не будет, — сказал он. — Плотину электростанции порушило.

— Ага.

— Руженит ищи, красный металл такой, он не даст воде улететь.

— Ага.

Я подобрала юбки, рюкзаки — и вернулась в подвал. Блесклявка шлёпнулась на стену. Стеллажи осветило тусклым