Дуглас Брайан - Пузыри земли Страница 3

Последняя фраза особенно понравилась Толу. Вот так-то! Умение думать о пользе для всего города — признак истинной аристократичности и высоты духа. Ну, что теперь запоет гордец Эрингил?

А Эрингил, ничего не подозревающий об истинных мыслях и мотивах Тола, подхватил:

— Отличная идея! Думаю, кому-нибудь из нас стоит попросту зайти туда в гости, сделать вид, что обознались, — или еще как-нибудь…

— Вот ты и зайди к нему, — послышались голоса со всех сторон.

Эрингил огляделся по сторонам. Мальчики шумели, возбужденные новой затеей. Никому из них, понятное дело, не хотелось соваться в логово к демону, но выяснить, что же у него там творится, стало вдруг пределом мечтаний. И «доброволец» уже имелся.

Эрингил понял, что отступать нельзя.

— Хорошо, — согласился он. — Я пойду. Можете меня не сопровождать.

— А кто нам поручится, что ты расскажешь всю правду об увиденном? — спросил один из младших мальчиков.

Эрингил насмешливо улыбнулся.

— Никто. Если бы ты пошел вместо меня, то всей правдой об увиденном владел бы ты; но, поскольку эта честь выпала мне, я и сообщу вам все, что сочту нужным. А что не сочту нужным пересказывать — уж не обессудьте, оставлю при себе.

И он гордо удалился.

Некоторое время Эрингил стоял перед вывеской, изображающей «пьяного орла», и раздумывал над ее смыслом. Почему-то ему казалось при этом, что злой демон не смог бы заказать художнику подобную картинку. Демоническая ирония имеет несколько иной оттенок, насколько мог судить Эрингил, всегда внимательно слушавший разные рассказы на эту тему.

Перед друзьями мальчик сохранял полное спокойствие и демонстрировал свою решимость встретиться с жутким существом лицом к лицу, но очутившись перед домом, Эрингил струхнул.

Неожиданно ставни распахнулись, и наружу высунулся человек лет сорока (как и говорили), лысеющий, с обгоревшими белесыми ресницами.

Он поморгал красноватыми веками, подвигал лицом, скорчив последовательно несколько гримас, и вопросил паренька:

— Ты кто, а?

— Я Эрингил, — сказал мальчик.

— А я Минта, — заявил человек. — Можешь называть меня «дядя Минта». Полагаю, я достаточно взрослый для подобного обращения.

И мальчик неожиданно выпалил:

— Дядя Минта! А что это у тебя нарисовано на вывеске такое странное?

После этого они провели вместе почти целый день. Минта обрадовался собеседнику — с ним в Вольфгарде почти никто не общался: нельзя же считать общением краткие разговоры о покупках с продавцами из соседних лавок!

Эрингила интересовало все, что он видел, и Минта подробно рассказывал об инструментах, о ремеслах, о местах, где он побывал, путешествуя по свету, и о своем желании открыть «всеобщую мастерскую».

— Ты ведь понимаешь, что я не стану отбивать хлеб у других мастеров, — увлеченно говорил Минта, — потому что не намерен заниматься изготовлением предметов, сделать которые под силу любому. Нет, ко мне пойдут именно ради необычных вещей! Ради того, что нельзя получить ни в каком другом месте. Вот о чем я думаю…

— Они считают тебя демоном, — сказал мальчик.

Минта поперхнулся.

— Много глупостей я слыхал, но такую — впервые! С чего они это взяли?

— Ты не похож на прочих людей, — пояснил Эрингил.

Минта покачал головой.

— Люди изумительно глупы: любой человек, который хотя бы чуть-чуть от них отличается, для них уже сразу и демон, и оживший мертвец, и выходец из преисподней…

Эрингил усмехнулся. Неожиданно Минта посмотрел на него испытующе:

— Скажи-ка, парень, ты ведь тоже так считал?

— Может быть, — уклончиво ответил Эрингил.

Минта засмеялся:

— А ты храбрец! Явился ко мне, твердо убежденный в том, что увидишь демона… Такое не всякому под силу.

— Ничего особенного, — сказал Эрингил. — Я поспорил с другими мальчиками, что сделаю это. Так что подскажи: каких небылиц им наплести на твой счет.

И остаток вечера они придумывали вдвоем жуткие истории…

С тех пор прошло около десяти лет. Дружба, завязавшаяся между Минтой и Эрингилом, со временем только окрепла. От Минты подросток узнавал самые разнообразные вещи. Мастер горазд был рассказывать обо всем, что повидал на своем веку. Его взгляд на людей и события сильно отличался от общепринятого — и, как считал Эрингил, чаще всего оказывался более точным и верным, нежели у всех остальных людей. У Эриигила очень рано выработалось обыкновение проверять любое суждение, любое поучение или впечатление у мастера Минты.

Родному отцу мальчик доверял не так, как верил мастеру. И Минта никогда не обманывал ожиданий.

Именно Минта стал поверенным первой любви Эрингила.

Юноше исполнилось тогда восемнадцать. Он был высоким и крепким, полным сил и уверенности в себе. «Львенок-двухлетка» — называл его Минта, и нельзя было подобрать более точного определения. Скуластое лицо Эрингила обветрилось, светлые глаза лучились, густые пшеничные волосы падали на плечи, и Эрингил имел обыкновение стягивать их узким ремешком.

Девушку звали Ульбана, и больше всего на свете она любила лошадей…

Эрингил встретил ее случайно на равнине, за Вольфгардом. Молодой человек охотился с соколом. Это занятие позволяло ему оставаться один на один с лошадью и птицей, вдали от людей. Он не брал с собой слуг, объясняя свое намерение тем, что «люди низшего происхождения мешают аристократическим забавам» — его отца вполне устраивали подобные высказывания.

Так что никто не нарушал желанной тишины глупыми разговорами и попытками услужить «его милости». И «его милость» мечтал невозбранно…

Мечты Эрингила в ту пору не имели в себе ничего героического. Юноша прекрасно отдавал себе отчет в том, что он — неплохой воин и при случае сумеет постоять за себя и за своих товарищей. Это не увлекало его и не становилось предметом его грез; он относился к воинскому искусству именно как к ремеслу, которым он овладел (нетрудно догадаться, что такой подход к делу привил ему мастер Минта).

Если о чем-то Эрингил и мечтал, так это о любви. Минта ничего не знал об этом. Вероятно, любовь и отношения с женщинами оставались единственной областью, где у Минты не имелось никакого опыта. У него даже мнения своего на сей счет не было. «Просто я как-то не успел, — оправдываясь, говорил мастер, — всегда находились какие-то другие занятия…»

«По всей видимости, — думал Эрингил, — боги решили обделить Минту этим свойством — умением любить. Ничего странного! Человек не может владеть всеми дарами сразу. Боги понимают это, возможно, даже лучше, чем сами люди. Минта может изготовить абсолютно любой предмет, более того — он изобретатель: он придумывает и делает вещи, которых никто никогда до него не делал. Никому и в голову не приходило создавать нечто подобное!