Алексей Пехов - Созерцатель Страница 31

Многочисленные арочные мосты, перекинутые через узкие протоки, заставляли пригибать голову, когда мы проплывали под ними. Дома нависали над нами темными отсыревшими горбунами, потерявшими большую часть штукатурки, обвалившейся из-за влажности, и теперь «красующимися» старым, обожженным еще два века назад кирпичом. Из чьего-то окна слышался детский плач, где-то тихо напевал граммофон, вдалеке гудел мотор кораблика, двигавшегося по параллельному с нами каналу.

– Эй! Держи. – Девчонка протянула мне платок, который раньше использовала как маску.

В свете висевшего на лодочном носу фонаря я не смог определить ее возраст. Ночные тени, зыбкие и капризные, делали всех нас старше, чем мы были. Двадцать пять? Двадцать?

Не знаю.

Треугольное лицо с твердым подбородком и красивым ртом. Глаза теперь стали еще больше, чем мне казалось прежде. У Мюр явно отсутствовало понимание того, что такое прическа для леди. Ее волосы, до плеч, дикими вихрами торчали в разные стороны, кое-где завиваясь локонами и делая лицо довольно милым.

На левой щеке девушки оказался шрам. Глубокий и весьма широкий, куда более темный, чем кожа. Он начинался от крыла носа, тянулся к углу челюсти, под непроколотой мочкой уха, а затем уходил на шею, скрываясь где-то под воротником белой рубашки.

Возможно, я не слишком привередливый человек, но эта полоса на лице не уродовала ее. Лишь делала чуть более дикой и похожей на мальчишку… впрочем, с последним утверждением я поторопился. С ее фигурой и тем изяществом, что она двигалась, мальчишкой Мюр точно не являлась.

Она поймала мой взгляд и улыбнулась. Я понял это спустя секунду. Правая половина лица улыбалась, на щеке появилась милая ямочка, а вот с левой стороны был лишь призрак этой эмоции, ее бледная тень. Тот, кто оставил девушке отметину, повредил не только кожу, но и нерв, отчего теперь получалась не полноценная улыбка, а пускай очаровательная, но всего лишь ухмылка.

– Эй, незнакомец. Я все еще здесь. Держи, я тебе говорю. Ты весь в крови.

Мюр была права, чужая кровь стягивала кожу сухой коркой.

– Спасибо, – сказал я, забирая платок и опуская его за борт, в удивительно теплую для этого времени года воду.

Мы шли на самом малом ходу, мотор рокотал мягко, нежно, едва слышно. Несмотря на комендантский час, объявленный в городе, встречались редкие лодки. В основном скользящие одновесельные гондолы – длинные и узкие, точно щуки. Немногочисленные припозднившиеся жители отправлялись по домам после долгого рабочего дня.

– Мы вытащили тебя, парень. Не пора ли расплачиваться? – мрачно спросил Вилли.

Я уже давно не восторженный юноша и растерял свою наивность. Поэтому не спешил говорить то, о чем не знаю, как и признаваться в этом. Люди – создания крайне раздражительные и вспыльчивые. А получить пулю в череп и отправиться на дно канала не входило в мои планы.

От ответа меня избавил нарастающий шум приближающихся моторов. Пшеница вскочил на ноги, прислушиваясь:

– Две. Или три. Идут по Козырю, Лунному и Тихому[49]. Белфоер, надо быстрее.

– Не учи старую рыбу, – буркнул лодочник. – Сядь на место и не высовывайся.

Мюр переглянулась с Вилли, сказала:

– Не уйдем. Даже если спрячемся в Муравьиной Сети[50], то в Верхний сегодня точно не попадем – нас будут ждать в Змеином канале.

– Значит, не попадем. Убери огонь. Нечего отсвечивать.

Мюр перебралась через меня, открыла дверку фонаря, резко дунула на пламя и внезапно крикнула:

– Стой! Задний ход!

Старикан среагировал мгновенно, рванув ручку от себя, колесо неохотно закрутилось в обратную сторону, но лодка продолжала двигаться вперед, пускай и теряя скорость.

Нос ткнулся в натянутую поперек канала стальную сеть, и тут же заголосил жандармский свисток.

Пшеница выпрыгнул из лодки и выпустил очередь из своей автоматической машинки по пандусу, за которым скрывалась засада. Мюр попыталась выскочить следом за товарищем, но Вилли поймал ее прямо в воздухе, вернув обратно.

– Эй! – возмутилась она, но тот не церемонясь швырнул ее назад:

– Белфоер! Мы отвлечем! Уходите!

Здесь был туман. Редкий, то лежащий у самой воды, то поднимающийся над ней и скрывающий нас. Выстрелы давно стихли, река шелестела под килем.

Мюр, мрачная, нахохлившаяся как воробей, молчала. Лицо старикана оставалось непроницаемо. Он был занят тем, что пытался выбраться из облавы, расставленной на каналах.

Внезапно Белфоер заглушил мотор и, когда мы к нему обернулись, приложил палец к губам. Девушка тут же взвела курки револьверов, и мне показалось, что щелчки прозвучали удивительно громко в ночной тишине.

Инерция заставляла лодку скользить по спокойной глади, разрезая туман. Наконец из него раздался звук – ударило что-то металлическое, затем донесся голос, и я подивился, какой у старикана прекрасный слух, раз он может различить в этом мягком, обманчивом мороке, упавшем на Змеиный канал, чужое присутствие.

Мюр посмотрела на меня, ее губы дернулись, словно она хотела мне что-то сказать, но в последний момент передумала. Белфоер, продолжая держать румпель левой рукой, правой откинул полу парусинового плаща и положил ладонь на деревянную рукоять короткого дробовика, покоящегося в массивной кобуре.

Теплая искорка в тумане превратилась в оранжевый круг света, атот – в прожектор, висящий на носу серо-стального, хищного катера. По счастью, луч оказался направлен в сторону берега, а не на нас.

Я увидел револьверную пушку Стокса[51] и, надо сказать, слегка похолодел. Нашу скорлупку эта хреновина играючи разнесет в щепки. Мюр застыла, словно кошка, не желающая выдавать своего присутствия собаке, а Белфоер хладнокровно сместил румпель, чуть меняя направление. С лодкой он обращался виртуозно, и та, прижавшись к жандармскому катеру, скользила буквально в дюйме от его шершавого бока. Теперь нас могли увидеть, только если у кого-нибудь наверху возникло бы желание перегнуться через борт.

Девушка вытянула руки с револьверами вверх, на тот случай, если это все же случится.

Мы поравнялись с кормой, слыша, как рокочет работающий на холостом ходу мощный двигатель, а затем стали удаляться. Спустя неполную минуту туман скрыл свет фонаря на юте. А затем мы выскочили из него на открытую воду широкого канала, на берегах которого жались друг к другу темные, мрачные кирпичные дома с ободранными фасадами, давным-давно обрушившимися балконами, решетками на окнах первых этажей и крышами, на которых кое-где начинала расти не только трава, но и кустарник.

Сиф и Арин висели в небе все так же высоко (до утра оставалось еще несколько часов) и сияли ярко. Слишком ярко для того, чтобы нас не заметили. С правого берега внезапно грохнуло, и сигнальный снаряд, царапая небо, по дуге пролетел над городом, лопнул кровавыми каплями с таким воющим грохотом, что, без сомнения, его расслышали даже покойники Стержня.