Майкл Муркок - Рунный посох: романы Страница 31

— Ты думаешь, мы видели еще не самое худшее из того, на что они способны? — серьезно спросил граф Брасс.

— Думаю, что так, — ответил Хокмун. — Не только месть заставляла меня столь безжалостно убивать их, а нечто большее. Я словно чувствую в них угрозу самой Жизни.

Граф вздохнул.

— Возможно, ты и прав. Не знаю. Только Рунный Посох может знать это.

Хокмун тяжело поднялся.

— Я еще не видел Исольду, — сказал он.

— Думаю, она уже спит, — ответил ему Богенталь.

Хокмун был разочарован. Он так желал встречи с ней.

Он хотел рассказать ей о своих победах, и ее отсутствие неприятно удивило его.

Он пожал плечами.

— Ладно, думаю, пора и мне. Спокойной ночи, господа.

Они почти не говорили о своей победе — сказывались нечеловеческое напряжение и усталость. Свой триумф они, без сомнения, отпразднуют завтра.

Когда Хокмун вошел в свою комнату, там было темно. Он почувствовал чье-то присутствие и, прежде чем подойти к столу и зажечь стоящую там лампу, вытащил из ножен меч.

На кровати лежала Исольда.

— Я наслышана о ваших подвигах, — сказала она, улыбаясь, — и решила сама поприветствовать вас. Вы великий герой, Дориан Хокмун.

Хокмун почувствовал, как дыхание его учащается и сердце начинает бешено биться.

— О, Исольда…

Он медленно подходил к раскинувшейся на кровати девушке.

— Я знаю, что ты любишь меня, Дориан, — тихо сказала она. — Или ты будешь отрицать это?

Он не стал делать этого.

— Ты… очень… смелая, — хрипло произнес он в ответ.

— Ну, а ты такой застенчивый, что я вынуждена быть нескромной.

— Я… Я не застенчивый, Исольда. Просто из этого не выйдет ничего хорошего. Я обречен — Черный Камень, он…

— Что это — «черный камень»?

И он все рассказал ей.

— Теперь ты понимаешь, — сказал он, заканчивая свою историю, — что не должна любить в меня… Будет только хуже.

— Но этот Малагиги… Почему бы тебе не найти его?

— Путешествие может продлиться месяцы. И я могу потратить оставшееся у меня время на бесплодные поиски.

— Если ты любишь меня, — сказала она, когда он присел на кровать и взял ее за руку, — ты должен попытаться.

— Да, — ответил он задумчиво. — Возможно, ты и права…

Она потянулась к нему, обхватила руками за шею и поцеловала в губы.

Хокмун больше не мог сдерживаться. Прижав к себе Исольду, он страстно поцеловал ее.

— Я поеду в Персию, — сказал он наконец, — хотя путь будет очень опасным. Стоит мне покинуть границы Камарга, и люди Мелиадуса попытаются выследить меня…

— Ты вернешься, — убежденно сказала Исольда. — Я верю. Моя любовь будет хранить тебя.

— Может быть, так оно и будет.

Он нежно коснулся ее лица.

— Завтра, — сказала она. — Уезжай завтра, не теряй времени. А сегодня…

Она снова поцеловала его, и он пылко ответил ей.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Далее история рассказывает о том, как Дориан Хокмун, покинув Камарг, отправился на восток. Огромная алая птица унесла герцога за тысячи миль, до самых гор, что на границе Греческих и Булгарских земель…

Глава 1

ОЛАДАН

Как и уверял граф Брасс, лететь на фламинго было удивительно легко. Птица управлялась, как лошадь, поводьями, закрепленными на ее изогнутом клюве. В полете она была настолько грациозна, что Хокмуну даже в голову не приходило, что он может свалиться с нее. Летела она только в светлое время суток, почти не отдыхая, и покрывала расстояние раз в десять быстрее лошади. Ночью и она, и Хокмун спали.

Хокмун удобно сидел, пристегнувшись ремнями, в высоком мягком седле. По обе стороны седла были приторочены сумки с провизией. Прямо перед ним вытягивалась шея фламинго. Птица медленно взмахивала огромными крыльями, и Хокмун старался ничем не сдерживать ее полет.

Время от времени у него сильно болела голова, словно напоминая о том, что нужно торопиться. Но по мере того как крылатый красавец уносил его все дальше и дальше на восток, а воздух становился теплее, настроение у Хокмуна поднималось, и ему казалось, что все кончится хорошо.

Прошла неделя с того дня, как Хокмун покинул Камарг. Они летели над скалистым горным хребтом. Вечерело, и герцог высматривал место для ночлега. Птица, устав за день, опускалась все ниже и ниже, и вот уже грозные каменные пики окружили их. Вдруг Хокмун увидел внизу, на горном склоне, фигуру человека, и почти сразу же закричал фламинго. Покачнувшись, он отчаянно замахал крыльями. Хокмун заметил длинную стрелу, застрявшую в боку птицы. Вторая стрела попала ей в шею, и птица с пронзительным криком начала стремительно падать. Хокмун приник к седлу; в ушах у него свистел ветер. Он увидел несущуюся навстречу скалу, почувствовал сильный удар и словно провалился в черный бездонный колодец.

Он очнулся и со страхом ощутил невыносимую боль, раздирающую голову.

Он ясно представил, как Черный Камень пожирает его мозг, словно крыса — мешок с зерном, и, обхватив голову, приготовился к самому худшему. Но, нащупав многочисленные царапины и шишки, Хокмун с облегчением понял, что дело совсем не в этом, — просто он сильно ударился головой о скалу. Вокруг было очень темно, и ему показалось, что он лежит в пещере. Всмотревшись в темноту, он увидел огонек костра. Он с трудом поднялся и направился туда.

У самого выхода из пещеры он обо что-то споткнулся и, посмотрев вниз, увидел свои вещи. Все было аккуратно сложено — седло, сумки, меч и кинжал. Он потянулся за мечом, стараясь не шуметь, вытащил его из ножен и осторожно вышел из пещеры.

Жар разложенного неподалеку огромного костра обжег лицо. На большой вертел над огнем была насажена общипанная туша фламинго. Возле костра сидел человек, ростом раза в два меньше Хокмуна, и время от времени поворачивал вертел, с помощью сложного приспособления из кожаных ремней.

Когда Хокмун приблизился, маленький человек, увидев меч в его руке, истошно заорал и отпрыгнул в сторону. Герцог был изумлен — все лицо и тело карлика покрывали густые рыжие волосы. Одет он был в кожаную куртку и такую же юбку, подпоясанную широким ремнем. На ногах он носил башмаки из замши, а на голове его нелепо сидела шапочка с воткнутыми в нее четырьмя большими перьями фламинго.

Карлик попятился от Хокмуна.

— Простите меня, господин. Поверьте, мне очень жаль, что так получилось. Я, конечно, не стал бы стрелять в птицу, если бы знал, что она несет седока. Но все, что я тогда видел, — это ужин, который я не хотел упустить…