Дмитрий Григорьев - Последний враг Страница 32

Мик по-прежнему предпочитал грубый, требующий больших усилий труд первопроходчика. Не прошло и десяти минт, как он наткнулся на довольно заметную естественную трещину, и работа пошла быстрее. Мик подтянул за собой веревку, которая казалась ему излишней обузой. Однако, обвязываясь, он не стал возражать Руту, а лишь снисходительно усмехнулся: уж чего-чего, а со скалами Мик был в ладу и высоты не боялся. Выломав очередной камень, он повернулся к Мириллу, работавшему сзади:

— Сейчас пойдем быстрее. Нашел трещину…

— Угу, — донеслось снизу.

То ли этот возглас, то ли белая пелена не желающего покидать долину тумана вызвали в голове Мика поток воспоминаний.

Подобное туманное молоко он видел в детстве вокруг своего дома. Его родители, прибыв в Коронат, поначалу были настолько бедны, что жили в лачуге с полупрозрачными стенами, за которыми рос кустарник. Веревки, словно хиссы, перевивали грубые сучковатые бревна, поддерживающие кровлю, и по утрам, разглядывая их, Мик представлял себя в далеком конгском лесу, где вокруг узловатых стволов вьются лианы. Лежа в кровати, он сражался с хищными деревьями погибельных болот и в руках его сверкал меч из бивня саркула…

О, этот меч из бивня саркула! Существуя лишь в представлениях Мика, он был подобен серебряной рыбе: величественное, длиной чуть ли не в человеческий рост лезвие, массивный эфес. Когда же конгай наконец увидел его, то испытал некоторое разочарование.

Это случилось во время церемонии несения даров Короносу, Кристеору Седьмому Спасителю. Сидя у отца на плечах, он видел всю праздничную процессию, в том числе паланкин самого светлорожденного, сениора Нэста Норнского. Старик восседал на подушках и сжимал в руках реликвию рода — меч из бивня саркула. Лезвие оружия оказалось очень тонким, больше похожим на луч света… или узкий лист морской травы. Как позже объяснил Мику отец, кость саркула необычайно тяжела и прочна: чтобы заточить ее, требовался драгоценный алмаз. «Часть рыбы, напоминающая луч, пронизывающий поколения, меч, украшенный драгоценностями, эфес которого сжимал не один десяток рук».

Мик вспомнил свой собственный нож, серебристой рыбкой исчезнувший в глубинах озера. «Он погребен не только под водой, но и под камнями…» Затем вновь вернулся образ аргенета, меч в руках старика раскачивался: тяжела кость саркула, да и невидимый ветер прожитых лет становился все сильней. В толпе, вышедшей поглазеть на процессию и настолько заполонившей улицу, что гвардейцы, угрожая совсем не бутафорскими унрасами, с трудом прокладывали узкий канал, кто-то произнес: «Он сейчас уронит». Но аргенет не опозорил, он просто не мог опозорить древнего рода, и до самого конца шествия не пошевелился и не выпустил из рук широкий, но таящий смертельную силу меч.

И Мик снова мысленно вернулся в хижину. Он рассматривал хисс, ползающих по потолку и удерживающих своими телами деревянное сучковатое небо. Некоторые сучки были срублены, и он видел расходящиеся круги, по которым можно было определить возраст ветки. Круги в коричневой воде, после того как бросишь камень.

Дети бросали камни в воду большого мутного озера, пытаясь потопить маленький кораблик из сосновой коры. Камни сыпались один за другим с громкими всплесками, а затем, когда Мик стал взрослее, в эту же воду бросила ожерелье, сверкающее черными глазками, Си, дочь Асхута. «Подними!» — За очередным ударом, за очередным всплеском Мик услышал ее голос. Ожерелье было недорогим, да и Си, ходившая за Миком словно тень, не очень нравилась мальчику. Проплавав добрые полчаса и ощупывая мягкое, а местами скользкое дно — эти ощущения он вспомнил через несколько дней, впервые принимая награду, которой был недостоин: податливое, дрожащее от страсти тело девушки, — Мик наконец что-то поймал, но, увы, не ожерелье, а одну из веток, упавших в водоем. Вконец разозлившись, уже собираясь покинуть воду, он вдруг нащупал пальцами полированную кожу черной рукотворной змейки…

Камни, стронутые Миком, исчезали в белесом тумане, никак не желающем убираться из Чаши Хрона.

Вдруг послышался крик. Он донесся со стороны монастыря. Мик пригляделся: внизу, возле монастыря, угадывалось приглушенное туманом, красное свечение.

«Отражение Таира… Нет, Таир так не отражается… Да и нечему отражать…»

— Мир… — Мик обернулся к работающему позади монаху, — смотри.

Тот остановился, отложил кирку и застыл на несколько мгновений, всматриваясь в неясное красное пятно.

— Пожар… — тихо выговорил монах. А затем громко и испуганно: — Монастырь горит!

— Пожар! — следом за ним закричал Мик. — В монастыре пожар!

Его ноги еще не коснулись нижних ступеней, как в голове пронеслось: «Что же может так ярко гореть? Монастырь каменный… Только книги!»

То, что вскоре предстало перед ним в неожиданно расступившейся дымке, не было пожаром.

Огненный смерч, потрескивающий, завывающий, с черным смрадным хвостом, метался по монастырскому саду. Два человека, один в плаще, другой в монашеском балахоне, носились вокруг него, словно исполняя замысловатый ритуальный танец. Первым оказался Юл, а другого, в балахоне, безволосая голова которого была покрыта потом так, что отражала, подобно зеркалу, огненную колонну, Мик не знал. Фроччьи прыжки мага и незнакомца, плащ, развевающийся крыльями серого дракона за спиной Юла, придавали всей сцене жуткий и нереальный оттенок.

Хотя в руках Юла никакого оружия не было и огненный столб не напоминал ни чудовище, ни воина, да и незнакомец находился по другую сторону огня, Мик понял, что эти двое затеяли между собой смертельную схватку, в которой смерч был чем-то вроде оружия. И никто из окружающих не мог повлиять на ее исход.

Переливающаяся, словно наполненная жидким огнем, колонна плясала в кедросовом садике, и ветки деревьев обугливались и вспыхивали от ее прикосновения. Облако же оставило дно Чаши, поднялось и походило на серый потолок гигантской комнаты, в которой монастырь казался детской колыбелью, а люди — крохотными хайрутами.

Да, люди не могли участвовать в этой странной битве, однако и не могли покинуть место сражения. Мик чувствовал застывших позади монахов, но видел лишь тех, кто стоял напротив, у входа в монастырь: склоненную фигуру Питера, монаха, оставшегося на кухне, бледное лицо Ксанта, пригнувшегося и готового нырнуть в темную глубину храма. Рядом с аргенетом, слегка сощурив глаза, стоял невозмутимый Нахт. Мик, сердце которого каждый раз, когда огненный смерч направлялся в его сторону, захлестывала волна страха, позавидовал выдержке пожилого утуроме. Со стороны казалось, что Нахт улыбается.