Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр Страница 34

Рид ничего не говорит. Он смотрит на нее и ждет.

Долго ждать не приходится.

– Это неудачный эксперимент, – наконец взрывается она. – Мальчик уже мог бы стать королем – он может заставить кого угодно сделать что угодно, стоит ему только щелкнуть пальцами и выразить желание вслух, – а он чем занимается? Академическое десятиборье, подружки, мертвые языки… Мы же собирались делать орудия, инструменты, а не ученых, которые боятся собственной тени. А девочка! Она социально не адаптирована, она замкнулась в себе и не способна нормально функционировать, она ни разу не смеялась с тех пор, как мы прервали контакт. Нужно вычистить это поколение и начать заново.

– Это ты предложила разорвать первоначальный контакт, Ли. Это ты обращалась к астрологическим картам Галилея и доказывала, что, если их орбиты пересекутся слишком рано, это пагубно скажется на их развитии. Я к тебе прислушался, потому что раньше ты оказывалась права. Теперь ты говоришь, что разрыв контакта мог им навредить и поэтому нужно изъять их из проекта. Так что из этого правда? Когда мы их разделили, мы послужили Доктрине во благо или во вред?

– Я говорила держать их на расстоянии друг от друга, а не отправлять в реальный мир. Если мы и помешали проявлению Доктрины, то только потому, что они не были сделаны должным образом, – говорит Ли. – Если кувшин лопается при охлаждении, это не значит, что его не надо было охлаждать. Обожженное изделие всегда нужно охлаждать. Но иногда в самом процессе изготовления что-то идет не так, и появляются места, где глина не схватывается, как надо. Я не виновата, что глина плохая. Я не виновата, что они не выдерживают обжига.

– Может быть, и нет, но я считаю, ты слишком торопишься признать их непригодными, – говорит Рид. Теперь он понимает, почему ей хочется избавиться от этих кукушат, понимает гораздо лучше нее самой. Ли жаждет разрушения, возможности сломать старое и освободить место новому, потому что ее истинная цель – совершенство, та грань, за которой больше нечего улучшать. Для нее их кукушата – новый виток на спирали эволюции, но они все еще несовершенны.

– А я считаю, что вы слишком торопитесь признать их идеальными.

– Чего ты от меня хочешь?

– Давайте начнем сначала. Теперь мы знаем гораздо больше; у нас есть четкие представления о том, что мы лепим: какие нам нужны формы, какие углы. Мы можем сделать их лучше.

Все это правда. Нужно найти компромисс.

– Я позволю тебе создать следующее поколение кукушат, и пусть они тоже участвуют в гонке, но ты должна оставить все мысли об устранении этой пары. Я хочу посмотреть, чего они смогут достичь, если предоставить их самим себе. Они развиваются, становятся чем-то новым. Когда Доктрина проявится, это тоже будет нечто совершенно новое.

И в то же время это будет самая древняя вещь на свете – та нота, что зарождается сама по себе, проникает всюду и творит реальность. Невозможно сказать, как близко эта пара кукушат подошла к воплощению, – корабль плывет в неизведанных широтах. Нет ни карты, ни компаса. Есть только проект, расстилающийся перед всеми, кто в него вовлечен, незыблемый и неизменный.

Это алхимия совершенно иного рода, и магистры могли о ней только мечтать. Парацельс, Пифагор, Бейкер – никто из них не поднялся так высоко и даже близко не подошел к осуществлению всех своих замыслов.

Мгновение Ли просто смотрит на него, но затем склоняет голову и соглашается:

– Пусть живут.

– Хорошо. – Он наклоняется к ней и целует в лоб, воображая, что слышит, как в клетке из слоновой кости – ее скелете – шуршат перья и опавшие листья. Она опасна, эта конструкция из мертвых женщин и живых паразитов. Она яркая, гениальная, и, если он не будет осторожен, она однажды убьет его. Если он ей это позволит. – Помни о том, что предначертано. Верь.

– Я всегда верю, – отвечает она.

– А сейчас позови своих людей. Я хочу, чтобы беспорядок наверху убрали прежде, чем взлетит самолет.

Он разворачивается и уходит.

Ли Барроу умеет сохранять спокойствие. Она родилась в неподвижности, а умрет в движении. Между этими двумя крайностями – напряжение сжатой пружины, нож за миг до броска, затишье перед бурей. Она спокойно и холодно смотрит вслед уходящему Риду – своему наставнику, возлюбленному, хозяину и сопернику, все вместе под несовершенной человеческой оболочкой.

Только когда он сворачивает за угол и исчезает, она приходит в движение, потенциал превращается в действие, и, развернувшись, она, словно кошка, бежит по темному коридору. Она не включает свет. Даже если бы она не так хорошо видела в темноте, она все равно знает этот путь наизусть. Она ходит здесь каждый день уже много лет. Ей не нужны визуальные опоры, чтобы понять, куда двигаться, а если бы они были, она бы не знала, что с ними делать.

Ли знает, что в основу ее существования заложено противоречие. Она существует как человек, ученый; она помнит с полдюжины аспирантур и сверх того еще с полдюжины дополнительных дисциплин. Ее кости были изъяты из могил или со смертного одра у тринадцати блистательных женщин – и, если их смерть была делом рук давно почившего алхимика, а не частью естественного хода природы, она им не сочувствует. Чтобы она появилась, они должны были умереть. Она – женщина-палимпсест, жительница страны Под-и-Над, вызванная к свету и блеску современного мира, и, если женщины, из которых ее сделали, не хотели умирать, им следовало быть более осторожными. Им следовало запереть двери и закрыть окна, а не впускать в них тень, которая может проскользнуть внутрь, как тать в ночи, с ножами в руках и жаждой наживы в сердце. Им следовало знать, что острый блестящий ум, которым они обладают, драгоценнее золота, податливее свинца. Им следовало понимать, что нужно принять меры предосторожности.

Для нее жизнь – это лаборатория, а лаборатория – это жизнь. Именно в лаборатории она пробудилась, растерянная, оглушенная криками душ бесчисленных мертвецов. В ее грудной клетке бьются крылья ворон, заключенные в плоть ее сердца; иногда ей кажется, что их перья щекочут кости, взятые у людей, коз и китов и выточенные так искусно, что она иногда жалеет, что ей нужна кожа. Она была бы гораздо привлекательнее в виде ходящего призрака из сухожилий и костей и демонстрировала бы миру искусство своего создателя.