Леонард Карпентер Леонард Карпентер - Конан-изгнанник Страница 35

Увидев более или менее сносный проход в стене, Конан спешился и, взяв в руку поводья, пошел внутрь города. К своему удивлению, он обнаружил, что внутренняя сторона стены сохранилась куда лучше наружной. Вертикальная плоскость ровно выложенных камней достигала человеческого роста. Здесь же сохранились нетронутыми остатки изображений на камне, правда не похожих ни на один известный Конану тип резьбы или рельефа.

Сохранившиеся изображения представляли собой человеческие фигуры, выполненные настолько реалистично, что Конан даже охнул от удивления. Перед ним, словно живые, застыли силуэты людей — простых горожан, схваченных в момент танца или другого ритуала. Молодая женщина в свободном хитоне подняла руки, прикрыв лицо ладонями в веселой игре. Рядом с ней, танцуя или играя, протянул руки мужчина. У ее ног застыла, поднявшись на задние лапы, небольшая собачка, а в нескольких шагах сидящий на земле ребенок, повторяя жест матери, закрыл ладонями глаза.

Силуэты, даже иссеченные песками и ветрами, выглядели живыми и естественными. Их изваял мастер с завидным талантом. Странно, что они представляли собой лишь контуры, без прорисовки лиц, к млей одежды и даже рук там, где они накладывались на тело. Конан предположил, что это тени живых людей были обведены на стене мелом, а уже потом на века высечены в камне. Но ни за что человеческая рука не успела бы обвести тень лишь на миг принявшей такую позу собачки или слишком сильно наклонившегося, готового упасть, если сию секунду не сделать шаг вперед, мужчины.

Нет, несомненно, молоток и резец обессмертил талант мастера, работавшего над этими фигурами по памяти. А детали, например лица, — они могли быть выполнены в более мягком, недолговечном материале — гипсе или керамике, которые рассыпались в пыль в течение прошедших столетий.

Была в этом изображении еще одна странность. Hа огромной площади находилось лишь несколько фигур. И вместо того чтобы врезать их силуэты в камень, мастер сделал их в виде выпуклого рельефа, сняв слой камня вокруг. Это, несомненно, потребовало много больше работы. При такой технике камнерезы обычно оставляют больше деталей на изображении: солнце, луна, драконы, изречения и девизы — все, чтобы сэкономить силы и острие резца.

И общем, это была совершенно незнакомая Конану форма выражения художника. И как всякое истинное искусство, оно граничило с колдовством. Поежившись, Конан повел верблюда за собой, прочь от этого зрелища. Примитивное, даже первобытное образное восприятие Конана представило эти фигуры застывшими духами смертных людей, замершими по воле магического заклинания, навеки выжегшего их тени на каменной стене.

Пройдя немного от стены к центру города, Конан был готов поверить во все легенды, говорившие обо всех проклятиях сразу. Ни единой травинки не росло среди развалин. Сами руины не доходили до колена киммерийца. Похоже, какая-то неведомая сила выдернула и выжгла все строения города. Оставшиеся кое-где каменные столбы или тяжелые угловые камни домов были иссечены трещинами и словно оплавлены. Многие из них рассыпались при oдном лишь прикосновении руки или легком касании обутой в сандалию ноги Конана.

Еще чуть ближе к центру — и даже эти жалкие остатки исчезли. Взгляду открылось ровное, выжженное и выглаженное пространство. Лишь, в самом центре возвышался одинокий монумент — весь иссеченный, иззубренный монолит. К нему и направился Конан по оплавленным, похожим на жидкое стекло камням. Он сам и его верблюд отбрасывали длинные тени в зловещем свете закрытого пыльным облаком солнца.

Подойдя к его основанию, Конан увидел, что обелиск стоит поверх оплавленной земли. Монумент был грубо вытесан из камня и поставлен здесь некоторое время спустя после катастрофы, стеревшей с лица земли город. Иначе и быть не могло. Вряд ли даже гранитный монолит сохранился бы в самом центре этого адского пекла.

На обелиске был выбит всего один символ: не слово, не буква, а изображение дерева или чего-то очень похожего. Конан явно различил толстый ствол, изогнутые корни и ветки, на которых вместо листьев висело несколько плодов, похожих на чьи-то головы с оскаленными пастями. Изображение было глубоко врезано в толщу черного гранита и выложено мелкими кусочками белого камня.

Был ли этот памятник воздвигнут руками обезьяноподобных существ, руками, которые природа наделила немыслимым количеством пальцев? Вряд ли, слишком сложна была задача — вырубить камень, вырезать символ, не говоря уже о том, чтобы доставить его на место и поставить вертикально.

Петроглиф, несомненно, представлял собой некий религиозный символ — возможно, знак бога этого древнего города. Но все это уже мало занимало Конана ввиду малой полезности поисков здесь чего-нибудь стоящего. Киммериец опустил верблюда на колени, вскарабкался ему на спину и, прикрикнув, направил животное быстрым шагом на запад — на поиски открывшихся перевалов в горах Отчаяния.

Руины Иба, если это были они, остались далеко позади. Тайна судьбы древнего города перестала интересовать Конана. Сейчас его голова была занята другим: осматривая горы, раскинувшиеся перед ним, он прикидывал, какое из ущелий может вывести его к перевалу. Это? Нет, слишком далеко от главных вершин. Скорее всего, оно сойдет на нет, не дойдя и до середины склона. Может быть, это? Плохо видна его верхняя часть. Что, если проехать чуть вперед и посмотреть…

Нe успел он углубиться в горы в поисках прохода, подходящего для него и его вовсе не горного животного, как необычное зрелище привлекло его внимание. Вдалеке, то пропадая, то снова появляясь в дрожащем мареве нагретого воздуха, глазам киммерийца предстала группа людей. Они шли пешком, собравшись вокруг какого-то предмета или телеги, которая и была объектом приложения их усилий. Сначала Конан с надеждой предположил, что это один из первых караванов, двигающихся на север, но, присмотревшись, понял, что они собираются пересечь равнину, направляясь на восток, туда, откуда пришел он. В любом случае величина их груза и черепашья скорость, с которой они двигались, не оставляли надежд на то, что они собираются преодолеть склоны северных гор.

Кем бы они ни были, киммериец не считал нужным бояться этих людей. Он приближался к ним не прячась, открыто, предвкушая, как всякий одинокий путник, возможность пообщаться с себе подобными. Киммериец рассчитывал пополнить оставшиеся в его кошельке деньги на кое-какую еду и, быть может, прикупить что-нибудь из необходимых в дороге вещей, которых он лишился ночной стычке с людьми-обезьянами. Но, подъехав к каравану поближе, он понял, что эти люди нуждаются в помощи куда больше, чем он сам.