Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский Страница 38

Тут Кленк усмехаться перестал, наоборот, стал даже скорее зол.

– Что вы так на меня смотрите? Думаете и дальше не признавать меня старшим офицером и поднять бунт? – вежливо осведомился Волков.

Кавалер знал, что никуда ландскнехт не денется, нет, он не уведет своих людей, пока те будут рассчитывать на долю в трофеях. И мятеж он поднять не осмелится, ландскнехты, конечно, лучшие солдаты, что видело небо, но далеко не все люди Кленка захотят в случае бунта к нему присоединиться. Кленк примет его главенство. А в противном случае как он объяснит своим людям, что им из всей захваченной добычи ничего не причитается? И Кленк, видно, и сам это понимал, он произнес:

– Мои действия были необдуманными, я приношу вам свои извинения, господин полковник.

– Само собой разумеется, что денег, которые я обещал вам за то, что вы пошли со мной, я вам более не должен, то станет вам уроком, но ведь вам грустить не стоит, вы свое уже взяли в Рункеле. А людям своим скажите, что причитающуюся часть добычи они получат в день истечения контракта вашего найма, то есть первого сентября. Вам все ясно, капитан?

– Мне все ясно, господин полковник, – нехотя отвечал Кленк.

– После полудня пусть одна из ваших рот сменит роту капитана Хайнквиста в охранении. Но мосты ваши люди пусть не переходят, чтобы бюргеров больше не пугать.

– Будет исполнено.

– Ступайте, капитан.

Кленк быстро кивнул и быстро ушел. Его, кажется, трясло от злобы и раздражения. Конечно, кавалер говорил с ним тоном весьма обидным, высокомерным. Но Волков знал, что делал: ничего, позлится да остынет, никуда не денется, а ослушаться его теперь капитан не посмеет.

Дела были сделаны, а все, что могло делаться без него, тоже делалось: ландскнехты приведены в повиновение, корпоралы от всех солдатских корпораций группами ходили по лагерю, считая палатки, коней, телеги и все-все-все остальное захваченное имущество. Рене на реке казнил кавалеров и офицеров. А Волков мог позволить себе заняться тем, чем хотел, то есть дальше осматривать и записывать в реестры подаренные драгоценности.

Солдат зовут псами войны, псы войны питаются кровью. Маркитантов зовут вшами войны, и они питаются кровью псов. Когда дела идут плохо, так маркитантов не сыщешь рядом с войском, они тают, как дым, но, как только дела налаживаются, маркитанты и маркитантки, обозные жены и блудные девки, гадалки и знахарки появляются вокруг лагеря как из-под земли. Своих маркитантов после засады на дороге Волков не видал, их тогда как ветром сдуло, а теперь вот они, делегация пришла, уже просят разрешения на вход в лагерь. Ушлая баба-сержантша, старшая среди девок и торговок, уже кланялась ему.

– Кто вас сюда пустил, отвечай, беззубая? – Волков немного злился, что его отрывают от разглядывания великолепного гобелена с изображением охоты: травли кабана сворой собак.

– Так ваш капитан Роха за нас хлопотал, нас и пустили.

– А, – проговорил кавалер с укором, – мерзавки, подкупаете моих офицеров? Дали Рохе на лапу?

– А мы и вам дадим, – прошепелявила старшая из маркитанток и, кланяясь, сунула ему в руку золотой.

Волков с удивлением посмотрел на монету: отличный золотой папский флорин, новый, не потертый совсем, тяжелый.

– И что же тебе, мерзавка, нужно?

– Все то, о чем договаривались до похода. Дозволения торговать в лагере вином, съестным и всем прочим.

– Всем прочим? – Волков засмеялся. – Как же «всем прочим» вы будете торговать, если у нас тут целый лагерь пленных баб, у которых «все прочее» можно брать бесплатно?

– Ничего-ничего, – заверила его глава маркитанток, – пока вином поторгуем, а там вы и перевешаете всех их, мне так господин Роха сказал.

– Много он болтает, твой господин Роха, – буркнул Волков. – А больные среди вас не появились? Мне больные в лагере не нужны.

– Нет-нет, господин, все мои бабы крепкие, молодые, хворых нет, нас перед походом ваш монах смотрел.

– Ладно, торгуй, но, если увижу какую больную, в язвах или в лихорадке, или узнаю, что поносные среди вас есть, всех выгоню взашей, а тебя повешу.

– Храни меня бог, – закрестилась баба, – сама всех проверю.

– Проверь-проверь, я ведь не шучу – повешу…

Так в лагере появились маркитантки, а значит, можно было через пару дней ждать рыбу и покрупнее.

Пока кавалер занимался своим богатством, приехала Агнес, три телеги с верхом всякого добра привезла. Волков повел ее к столам, девица с вечера ничего не ела, и, пока ей собирали еду, она говорила ему:

– Дом у них полная чаша, лучше моего многократно. Только людских комнат три, даже и не знаю, сколько у них там было слуг. В кухнях посуды больше, чем в вашем войске, в кладовках еды господской – всю зараз не переесть.

– А что себе взяла? – спросил Волков.

– Книги, пару покрывал, пару скатертей, подсвечники, да всякое нужное… Рубашки шелковые и другое женское… Так я не про то вам говорю, я говорю, что вам туда надо ехать, там в подвалах все бочками уставлено: вина, мед, масло из южных земель. Всяких хороших вещей много, что мне не увезти было… Там мебель такая, что и курфюрст такой не побрезговал бы…

Тут девушке принесли тарелку с жареными свиными ребрами, хлеб, вино, соусы.

– И много там бочек? – спросил кавалер.

– Подвал большой, что под свет лампы попало – так то штук двадцать, а дальше темно. Еще мясо вяленое, колбасы там же, сыры твердые целыми рядами, всего много… – отвечала Агнес, хватая пальчиками острое жирное мясо.

Разве мог кавалер не прислушаться к такому: бочки с вином, с маслом… Да одна бочка в двадцать ведер хорошего вина может стоить три десятка монет. Нужно было ехать, дом могли и разворовать за ночь, тем более что теперь дом его и с ним нужно что-то делать. Волков позвал к себе Роху и Рене.

Роха приехал на своем меринке, а вместо Рене пришел ротмистр Мальмериг и сказал, что господин капитан поехал вешать мужиков, срочно ли капитан Рене нужен господину полковнику?

Волков махнул рукой.

– Пусть придет, как освободится.

Роха поклонился Агнес со всей возможной учтивостью и завалился на стул напротив кавалера.

– Звали, господин полковник?

– Да, капитан, прошу вас отобрать для меня десять лучших людей и лучшего сержанта к ним. Мне в свиту они пойдут.

– Так десять лучших моих людей и так при вас, те, что с вами сейчас, и есть самые наши надежные люди, они из самых первых ваших солдат. Те, что были с нами в Фёренбурге. Ну а сержанта… Ладно, отдам вам Уве Вермера, я