Приключения Уэнсдей в России - Евгения Сергеевна Коннова Страница 4

О’Келли темноту любила. Но в меру. И чтобы зачем-то. Возмутиться не успела.

– Нащупала. – Фонарик снова включился. – Карина, тут дверь. Мы с тобой должны пройти.

– Должны?

– Дай руку.

Уэнсдей выключила фонарик, предварительно вцепившись в подружку, а та закрыла глаза. У подножия лестницы не осталось никого.

* * *

Не вдохнуть и не пошевелиться. Почему-то Уэнсдей не паниковала. Подумала, что если дышать так и не получится, то можно особо и не двигаться. Но, если сильно дернуться, может, получится дышать. Додумать не успела.

Дышать получалось, а вот двигаться с трудом. Кажется, кто-то держал ее за спину. Крепко.

Карина была рядом. Ее никто не держал, но она тоже не двигалась. Карина О’Келли лежала, уткнувшись в землю носом. Уэнсдей попыталась отмахнуться от того, кто упорно держал ее. Получилось плохо. Уэнсдей выскользнула из своей черной джинсовой куртки. Не то чтобы ее держали. Куртка осталась в каменной кладке за спиной, будто они только что вышли из этой стены, но не до конца. То есть Уэнсдей вышла, а куртка все еще была в процессе.

Карина не рассчитала. Потайную дверь было не только трудно найти: за ней обнаружилась толстенная каменная кладка, и даже со второй попытки О’Келли еле вытащила их в место, где они смогли дышать. Будь стена толще – им могло так не повезти. И ведь не нашел бы никто. А может, в этой стене уже замурованы те, кто пытался попасть сюда. Кажется, через пару десятилетий замурованности именно так получаются привидения.

Уэнсдей аккуратно перевернула Карину носом кверху. Карина плакала. Не издавая ни звука, как-то просто выделяя слезы. Будто кто-то нажал кнопку, и они потекли. Вероятно, где-то должен находиться рычажок, регулирующий температуру.

– Ты же не любишь на твердом?

– Что? – Карина, оказывается, могла и говорить.

– Лежать и плакать на твердом. Лучше на мягком и чтобы вокруг много кого и все тебя жалели.

– Мы могли остаться в этой стене. Из-за меня.

– Ага. Как динозавры в асфальте.

– Как это?

– В юрском периоде часто встречались озера жидкого асфальта, динозавры туда проваливались, тонули, зато потом их кости сохранялись долго и хорошо.

– Только динозаврам от этого не легче. Ужас какой!

– Знаешь, не каждому дано остаться в истории. – Уэнсдей как будто с неким сожалением посмотрела на стену, в которой могла остаться, и изо всех сил дернула за висящую куртку. Стена поддалась, и куртка вернулась к хозяйке. – Пошли, Карина, посмотрим, что тут, и потом, ты же не кричала, значит, все будет хорошо. Какое-то время. И почему я тебя вижу?

– Уэнсдей, сколько можно?! – У Карины был недостаток. Не один, но этот был главным. – Ты же знаешь, я не могу!

Карина О’Келли единственная из своего клана не умела становиться невидимой. Старалась, но не получалось.

– Карина. Я не про это. Тут почему-то светло. Я вообще все вижу. А еще тут эхо, ты послушай.

Уэнсдей заухала, изображая то ли сову, то ли заикающегося волка. Пещера радостно подхватила.

Когда спускаешься по лестнице в подвал, рассчитываешь попасть в подвал. Что-то такое небольшое, где сыро и неприятно. Здесь было очень холодно. Карина и Уэнсдей оказались между двумя каменными плитами – одна сверху, одна снизу, каждая размером с аэродром. Обе старые, в трещинах и дырах. Красноватый камень мерцал из-за сполохов света вдали.

Уэнсдей принюхалась – знакомый запах. Так пахнет на катке. Чувствуешь, только когда только собираешься выйти на лед. Потом привыкаешь, а тут… Она решительно пошла на свет.

Идти на свет – давняя традиция. К сожалению, статистика не сообщает, какой процент отправившихся на свет не вернулись. Кстати, те, кто отправляется во тьму, чаще всего возвращаются целыми и невредимыми. Потому как тьма – обычно просто место, где ничего нет.

Каменная плита, служившая полом, постепенно сужалась, пока не превратилась в вытянутый язык. Свет не добирался до дна провалов по бокам. Уэнсдей попыталась подсветить фонариком – тот тоже не справился.

Становилось холоднее. Неправильно. Все холоднее и все светлее. Должно же быть наоборот?

Язык превратился в мост с неприятной особенностью: выпуклый в центре и никаких перил.

Уэнсдей уверенно шагала вперед, Карина боролась с выбором: повернуть назад или опуститься на четвереньки. Чем ниже центр тяжести, тем устойчивее должна быть фигура. Особенно если твоя фигура – это нечто вытянутое и тонкое, легко падающее на обычный ровный асфальт.

Карина уже почти решилась сменить способ перемещения, но ей помешала спина. Спина Уэнсдей мешала идти дальше.

– Наверное, тебе этого лучше не видеть.

Мало кто после такого не посмотрит. Карина послушно закрыла глаза. Подождала секунд пять. Не выдержала. Открыла, увидела.

Было очень светло. Никаких шансов не увидеть хоть что-то. Карина мелко задрожала, закрыла глаза и начала кричать. Эту картину она не забудет уже никогда.

Крики Карины О’Келли даже смотрелись страшно. Она выгибалась дугой, будто пыталась изобразить лук, невидимую тетиву которого натягивал кто-то позади. Карина кричала сразу десятками голосов, одновременно выла, причитала, высоко и истерично – и вдруг почти басом.

Уэнсдей не реагировала. Она была занята. Рассматривала. Свет и холод шли из мертвого чудовища. Этот ужас был довольно просто скроен. В нем было мало чего, кроме круглой пасти диаметром метра два. И цилиндрического тела, которое начиналось пастью и заканчивалось хвостом, но далеко не сразу. Где-то через семь метров. Синевато-серое. Ни лап, ни шерсти и, что страшнее, – без глаз.

Карина замолчала. Уэнсдей очень медленно, шажок за шажком, приближалась к чудищу. Она собиралась ткнуть пальцем в раскрытую пасть.

– Скажи, когда без глаз – страшно? – Уэнсдей резко обернулась и закрыла глаза ладонью.

Карина молча кивнула. Обычно после фирменного крика она теряла голос. А еще после ее выступления в течение суток кто-то рядом умирал. Карина О’Келли не была тому причиной. Она была всего лишь вестником, как и все в ее клане банши.

Уэнсдей все-таки не удержалась. Прикоснулась. Положила руку на кожу чудища чуть дальше челюстей. Будто сомневалась – погладить или нет. Холодная, очень холодная, шершавая. Аддамс вспомнила, что кожа акулы почти такая же. У старых акул часто кожа такая, будто хищник перенес пару десятков пластических операций. Где-то как новенькая, гладенькая, а где-то – старая, в шишках и рубцах. Чем дольше живешь, тем чаще тебя кто-то норовит укусить. Акула растет всю жизнь. И зубы новые растут, и новая кожа