Майкл Мэнсон - Ристалища Хаббы Страница 4

Мир-Хаммад, выхлебав свой кубок, одобрительно произнес:

– Не финиковое вино, однако! Клянусь милостью Ормазда, ничего крепче я в жизни не пивал!

– И я, – согласился Саддара и цокнул языком. – Ни аквилонское, ни барахтанское, ни офирское не сравнятся с этим божественным напитком! Ну, а кислое стигийское…

– Моча черного верблюда, – закончил Конан и снова подставил свою чашу. Они выпили по второй. Конан закусил наперченной лапшой и вытер брызнувшие из глаз слезы.

– Говорят, – сказал Мир-Хаммад, обгладывая цыпленка, – что в Ванахейме либо Асгарде научились варить пьяное зелье из меда и пшена, называемое Кровью Нергала. И еще я слышал, что не уступает оно по крепости хаббатейскому бранду, только отвратительно на вкус – как и прочие напитки ванахеймских дикарей.

– Враки, – киммериец покачал головой, внимательно изучая содержимое бассейна. Черноглазая туранка призывно улыбалась ему, но он не спешил: в этом лягушатнике было из чего выбирать. К примеру, вон та, светловолосая, с полными грудями и гибким станом… Она напомнила киммерийцу Зийну, дочь рыцаря из Пуантена, замерзшую во время полярной пурги. К ней Конан питал самые лучшие чувства, и потому светловолосая, плескавшаяся в бассейне, заслуживала самого пристального внимания.

Но Мир-Хаммад прервал его раздумья.

– Враки? Почему враки? – спросил он, вычесывая из бороды птичьи кости.

– Потому что в Ванахейме и Асгарде варят только черное вонючее пиво, – объяснил Конан. – Меду же у них отродясь не бывало, ведь в тех краях вместо пчел одни комары. Я там бывал, знаю!

– Неужели они не пьют вина? – с непритворным ужасом спросил Саддара.

– Пьют, еще как пьют, клянусь Кромом! Хлещут! Да только у ваниров и асов все вино краденое, взятое во время набегов в Аквилонии, Немедии или Зингаре. И мед оттуда же… Кроме пива, эти рыжие шакалы делают брагу, но она будет послабей бранда.

Подняв свой кубок, Конан с удовольствием добавил топлива в костер, бушевавший у него в животе. Кабатчик, заметив, что блюдо с птицей опустело и гости уже взялись за барашка и лапшу, повел бровью, и перед киммерийцем возник поднос с запеченными осетрами. Эти огромные рыбины, таявшие во рту, водились в реке Запорожке, впадавшей в Вилайет южнее Хаббы, и были редкостным деликатесом, достойным стола владык. Конан, поспешно расправившись с барашком, принялся за осетров, не забывая орошать пишу глотками золотистого бранда. Этот напиток нравился ему все больше и больше.

– Скажи, славный воин, – спросил Мир-Хаммад, обгладывая рыбью спинку, – а почему ты назвал ваниров рыжими шакалами?

– Так они рыжие и есть, – ухмыльнулся Конан. – Все рыжие… во-он как та красотка! – Он ткнул осетровым хвостом в одну из девушек в бассейне – зеленоглазую, с огненными волосами. Она ему тоже кого-то напоминала; но вот кого, он уже припомнить не мог.

Пир продолжался. Конан опрокидывал кубок за кубком, а прочие гости «Веселого Трота», смуглые лупоглазые местные жители да заезжие купцы, следили за синеглазым великаном в почтительном изумлении и тихо перешептывались, что-то подсчитывая на пальцах – не то число опустошенных блюд, не то количество выпитых чаш. Похоже, хоть хаббатейцы, почитавшие воинскую доблесть, и повидали в своем портовом городе много всяких богатырей, но такие, как этот киммериец, все же являлись редкостью. Он не только ел и пил за троих, но мог, не сходя с места, справиться с тремя, а то и с четырьмя бойцами на выбор. Кулаки у него были как молоты, плечи – шире лавки, а два длинных клинка в потертых ножнах за спиной явно служили не для украшения.

Что же касается Конана, то он на взгляды посетителей внимания не обращал, а все посматривал на девушек, плескавшихся в бассейне. Сейчас, после обильных возлияний, они казались киммерийцу стайкой юрких рыбешек, покрытых золотистой и серебряной чешуей, с глазами, отливавшими изумрудом, сапфиром и загадочным мерцанием обсидиана. Золотыми были южные смуглянки, а кожа северных красавиц сияла живым и теплым серебром. Конан никак не мог решить, кого же он выберет на ночь, дабы не прозябать на мягких коврах в одиночестве. И черноглазая, и светловолосая нежно улыбались ему, но остальные выглядели совсем не хуже. Например, та рыженькая и белотелая, похожая на северянку с ванахеймских равнин…

Тут он обнаружил, что бранд кончился.

– Б-будем пить ещ-ще? – спросил Саддара заплетавшимся языком.

– Б-будем, – подтвердил Конан и, заметив, что купец потянулся к поясу, махнул рукой. – Н-нет! Теперь м-моя очередь! – Он выудил три больших монеты доброго туранского серебра, позвенел ими в кулаке и швырнул кабатчику: – Т-тащи выпивку! На все! Трр-ри кувшина!

Их Конан одолел почти в одиночестве, ибо туранцы сомлели, хоть на долю их пришлась пятая того, что выпил киммериец. Мир-Хаммад, озирая девушек в бассейне, расправил неверными руками бороду и сообщил:

– Бее-дняя-жки! Он-ни совсем зам-мерзли!

– Нчго… – пробормотал Саддара. – Нчго… м-мы их согреем…

– Спр-вавим-сся ли? – усомнился Мир-Хаммад. – Их – д-двадцать, а н-нас – трое…

– Стыы-дно! – заявил Сандара. – Сстыы-дно смн-ваться! У т-тебя же болш-шой оп-пыт… гарр-рем… воем… восм-ндцат жн-щин…

– Н-но я не сп-плю со всеми одновр-менно!

Они начали пререкаться, а Конан встал, подмигнул девушкам, сгреб одной рукой свои мечи, а другой выудил из бассейна черноволосую. Подскочившему хозяину «Веселого Трота» он приказал:

– Прр-води меня наверх! И прр-ришли еще эту и эту! – Он ткнул пальцем в рыженькую и светловолосую.

– Всех сразу? – восхитился хозяин, разинув рот словно огромная жаба.

– Всех срр-разу! И поскорр-рей!

Почти не шатаясь, Конан поднялся по лестнице, вошел в комнату и повалился на мягкий ковер. Черноволосая смуглянка, хихикая, принялась стаскивать с него сапоги. Затем появились еще две девушки и освободили киммерийца от мечей, пояса, просторных шаровар и кожаной безрукавки. Руки у них были нежными, ловкими и быстрыми.

Почивал Конан как убитый, и только под утро, сквозь сон, почудился ему грохот железа и женский визг. Он хотел раскрыть глаза, но бранд, коварное хаббатейское зелье, одолело: веки никак не желали подниматься. А потому он продолжал спать и видеть сны.

Были они не очень приятными – возможно потому, что хмель на рассвете начал выветриваться, а это, как известно, дело непростое и болезненное. Снилось Конану, что рядом с ним не теплые девичьи тела, а холодные змеи с твердой и жесткой чешуей, которые ползают по его рукам и ногам, обвивают лодыжки и запястья, щекочут своими мерзкими прикосновениями шею, резвятся на животе. Он хотел было придавить гадов, но вовремя вспомнил, что они лишь сон, и решил потерпеть. Действительно, откуда взяться змеям на постоялом дворе гостеприимной Хаббатеи? Не в стигийском же подземелье он ночевал! И не в темнице Зингары, Аргоса или Заморы, где могли бы припомнить множество его грехов, от воровства и разбоя до свержения с престола законного монарха! Нет, он находился в месте тихом и безопасном, и был тут в первый раз, а значит, и никаких преступлений числиться за ним не могло.