Дункан Мак-Грегор - Владычица небес Страница 40

Пожар на равнине, высушенной солнцем, был страшнее ливня, молнии и отряда разбойников, ибо пожирал траву с невероятной быстротой, треща и громыхая от голода и жадно заглатывая все и вся на своем пути. От него можно было только убежать, ускакать, и только на большой скорости. Сейчас его и двух путешественников разделяло лишь полторы сотни шагов, и следовало поторопиться, если оба надеялись прожить еще хоть пару лет… Трилле с благодарностью посмотрел на товарища. Если б не он… Но додумать мысль он не успел. Конан, чуть не взвыв от злости на нерасторопность Повелителя Змей, снова тряхнул его и проорал в самое его ухо:

— Шевелись, недоносок! Да не назад!.. — Он дернул повод караковой, которую Трилле уже развернул в обратную сторону. — Вперед!

— Как… вперед? — выдавил парень, с ужасом глядя на варвара. — Там же пожар…

— Какой, к Нергалу, пожар? — Тут Конан махнул рукой и погнал своего вороного вперед, оставив спутника на произвол судьбы.

Он врезался в дико визжащую и рычащую толпу, сразу смяв несколько ее рядов. Меч засверкал в красном от пламени воздухе, снося черные, словно обуглившиеся, головы палачей. Да, одного только взгляда Конану хватило, чтоб понять происхождение огня — в этих краях издревле на костре сжигали колдунов, если они чем-либо прогневали население. Казнь свершалась изощренным способом: жертву привязывали к столбу, обнесенному вязанками хвороста, затем вокруг нее на расстоянии двух или трех десятков шагов выкладывали камни, дабы огонь не перекинулся на равнину. Поджигали же не сам хворост, а траву возле этих камней, так что пламя подбиралось к несчастному издалека и он в полной мере мог насладиться приближением смерти. Пока, объятый безумным ужасом, он бился у столба и хрипел, толпа радостно прыгала и швыряла в него камни.

Прежде Конану не доводилось видеть сего жестокого действа, зато рассказов о нем он наслушался предостаточно в бытность свою наемником в армии Илдиза Туранского. Суровость законов он понимал и одобрял, но глумления — никогда. Именно поэтому, завидев полыхающий костер и сразу сообразив, что происходит, он, в мгновение охваченный той первобытной, страшной яростью, которая не раз заставляла его врагов позорно бежать, даже не выхватив оружия, ринулся в бой.

Четверо упали, сраженные смертоносным мечом варвара, остальные, чуть опомнившись от внезапного нападения, с ревом бросились на него. Конечно, несколько десятков крестьян, пусть и с дубинами, не могли одолеть воина, но ему такая победа была не нужна. Он хотел только очистить дорогу к столбу и освободить жертву до того, как огонь лизнет ее жарким своим языком. Потому-то, клинком и грудью коня повергнув наземь еще пару воинственных крестьян, он снова сунул меч в ножны и устремил вороного прямо в пламя.

Жаром опалило ему лицо и руки. Искры посыпались на черную гриву его и коня. Сжав губы, закрыв глаза рукой, он пересек полосу огня, бывшую пока неширокой, и очутился на чистом, хотя и горячем месте. Женщина, привязанная к столбу, была юна. Лицо ее, покрытое уже предсмертной бледностью, не выражало ожидаемого ужаса — напротив, покой и тихая, будто религиозная радость читалась в тонких чертах его. Такими бывают приносимые в жертву любимым богам фанатики, и Конан, короткой мыслью отметивший это, на вздох испытал немалое потрясение и сомнение в своих действиях. Впрочем, то было всего лишь фоном основной его, весьма глобальной, но не означенной словами идеи: разрубить путы, подхватить девушку и усадить вперед себя на седло.

Более не тревожимый сомнениями, варвар так и сделал.

Покорная ему, она тем не менее прошептала нечто вроде протеста — в крике крестьян и треске костра он не расслышал, что именно, хотя интонацию уловил и — рассердился. Чуть сжав пальцами ее плечо, он направил вороного вон из круга пламени, которое бушевало уже вовсю. Еще трое упали, сбитые широкой грудью коня, и через несколько вздохов Конан уже несся по равнине, увозя с собою юную колдунью. Он забыл о брошенном Трилле; он вообще не думал ни о чем. Что-то гнало его вперед, и он летел — хищной черной птицей, в клюве зажавшей легкого, покрытого светлым нежным пухом птенца… Таким, наверное, видел его в тот момент суровый Кром…

Глава седьмая. О жизни и смерти

Дом Хаврата, притулившийся у южной стены Кутхемеса, со стороны смотрелся старой развалюхой, вовсе непригодной для жилья. Внутри, однако, здесь было чисто и уютно; не свечи, но дорогие бронзовые лампы освещали все три комнаты; толстые мягкие ковры покрывали полы, а мебель, сделанная самим хозяином, казалась истинно королевской.

Так жил Хаврат — давний приятель Конана, служивший вместе с ним в армии Илдиза Туранского десять лет назад. Ныне из тощего жилистого мальчишки он превратился в дородного господина с тяжелой золотой цепью на бычьей шее, но карие глаза не утратили живого блеска, а пальцы, унизанные перстнями, так же уверенно, как прежде, держали и кубок и меч.

В сумерках, когда Конан, спешившись у разбитого крыльца, вошел в дом, таща за руку прелестную, хотя и слишком бледную юную девицу, Хаврат не поверил своим глазам. Весь день он просидел в одиночестве, вкушая знаменитое туранское красное, и предавался воспоминаниям о прошлых славных аграпурских деньках, о пирушках, драках и сражениях. Он то заливался буйным хохотом, то глубоко вздыхал, а то багровел и со смущением чесал пятерней в затылке. Здесь, в Кутхемесе, его родном городе, его почитали как человека рассудительного, справедливого и сильного, и никто не догадывался, как тоскует этот солидный муж по молодым своим годам, как мечтает хоть раз еще подраться в кабаке, а потом поваляться с разбитой физиономией где-нибудь в сточной канаве или под лавкой в казарме.

Узрев на пороге массивную фигуру варвара, по старой привычке отворившего дверь ногой, Хаврат захлебнулся и едва не лишился чувств от изумления. Не может быть, чтобы Конан, коего он вспоминал вот только что, явился к нему на самом деле. Нет, это сон. Или бред. Или он не рассчитал свои силы и выпил лишку.

— Конан! — проревел он, с трудом выкарабкиваясь из глубокого кресла и бросаясь навстречу гостю. — О-о-о!.. О-о-о!

— Прежде ты знал больше слов, — хмуро заметил киммериец, обходя счастливого Хаврата и занимая его кресло.

— Конан! — со слезой умиления сказал хозяин. Кажется, он и вправду забыл все слова, кроме одного. — Конан!

— Вино осталось? — осведомился варвар, с неудовольствием обозревая полдюжины пустых бутылей на столе.

— А как же? — наконец вспомнил Хаврат еще три слова. Поспешно усадив девушку на кресло рядом с Конаном, он упал на колени, поднял крышку подвала и ловко спрыгнул вниз. Через пару мгновений из черного проема высунулась его рука и поставила на пол две запыленных бутыли, потом исчезла и вновь появилась еще с двумя. Потом еще и еще…