Рутея - Андрей Валерьевич Скоробогатов Страница 5

была изолирована, и землянам запретили межпланетные перелёты, что на старых ракетных кораблях, что на новой технологии, подаренной Собирателями — сферодвигателях. Было разрешено лишь запускать автоматические орбитальные зонды для изучения и создания карт новых планет. В общем, тридцать миллионов человек на Рутее остались предоставленным сами себе, и в планете-колонии начался феодальный период, Малое Средневековье.

Долго шло восстановление утраченного. На дворе конец двадцать шестого века, нас уже полмиллиарда, а извечный вопрос, древняя дилемма осталась. Кто мы, люди — угнетённые, доноры, поделившиеся своим солнцем с новыми Разумными и запертые теперь в резервации? Или победители, колонизаторы, которым добрые Собиратели подарили новые территории?

Ни та, ни другая крайность мне не нравилась.

* * *

«…Глупо утверждать, что Собиратели, некий сверхразум, якобы перенёсший одиннадцать чужих планет в солнечную систему, действительно существовал и существует. Их нет, как нет и других инопланетян, освоивших межпланетные перелёты. Сферодвигатель и десяток других менее значимых технологий (вакцины, фильтры, регенеранты и прочее) были 'переданы людям», а в реальности преданы огласке, в момент, когда Земля находилась на грани полного вымирания. Этот факт говорит нам о существовании всемирного заговора, хранимого властями, древними орденскими кругами, мафией, церковниками, учёными, спецслужбами, журналистами, и, разумеется, ранними космонавтами.

Неоспоримым является тот факт, что одиннадцать «новых» планет, включая нашу Рутею, существовали с самого начала существования Солнечной системы, и факт этот в течение мировой истории всеми тщательно скрывался. Данные о прогрессе технологий говорят нам, что даже в средние века на Земле вполне могли массово выпускать телескопы, блокирующие или скрывающие изображение других пригодных для обитания планет, включая нашу, чтобы никто ничего не знал. Простому же человеку невооружённым глазом отличить Рутею или Хаеллу от Сириуса было сложно, практически невозможно.

Были ли остальные планеты неким «запасом» для землян на чёрный день, и власти считали, что люди не готовы их колонизировать, или в этом был какой-то хитрый замысел по дальнейшему уничтожению Земли — вопрос остаётся открытым…'

(Из каждой третьей монографии полубезумного историка по земным векам, претендующей на скандальность и сенсационность)

* * *

Конечно, настоящих воспоминаний из самого глубокого детства почти не осталось. Всё, что я запомнил о том периоде, было скорее памятью о пересказах матери и десятком кадров, удивительно ярко запечатлённых в детской памяти. В полтора года — намного позже, чем обычно это бывает — у меня развилась грыжа. Болезнь, которую умели легко лечить ещё на Земле, и тем более в Эпоху Планет, но в голодные послевоенные годы ставящая жизнь ребёнка под угрозу. Операция стоила бешеные деньги, которых не было ни у моей нищей матери, оставшейся без мужа, ни у её свекрови. Оставался один выход — идти к знахаркам.

В ту пору власти Уктусской субдиректории знахарство ещё не прижали, и отыскать практикующую старуху-знахарку в полумиллионном Средополисе, столице Новоуралья, не составило труда. Ехать, правда, пришлось на самую окраину, туда, где городские многоэтажки постепенно растворяются в сельских домишках и фермерских хозяйствах. Я помню, как мы проезжали на сферобусе поле, сверкающее серебристым ковылём — пожалуй, именно тогда я его и увидел впервые. Потом меня несли на руках — то ли мать, то ли бабушка. Мимо мелькали разноцветные деревянные домишки, по улочкам бегала домашняя птица, ездили допотопные бензиновые мотоциклы, и после бетонных джунглей всё это казалось удивительно новым и странным.

Потом мы вошли в избу. Знахарка — сухая, почти столетняя старуха, годящаяся моей бабушке в матери, велела раздеть меня и поставила на деревянные полати. Разбила яйцо перепёлки и стала мазать вокруг пупка, нашёптывая какие-то слова. Позже я допытывался у матери, что читала старуха — с одинаковым успехом это могли быть и заговоры язычников, и «программы» психоиндукторов, и молитвы всех трёх десятков единобожников, чьи церкви были разрешены в субдиректории. Мать не помнила подробностей, сказала лишь, что родная бабушка моя стояла рядом и морщилась, чуть не плевалась. Прирождённая технократка и атеистка, всю жизнь проработавшая на заводах Средополиса, она не верила в успех процесса и согласилась помочь лишь за неимением лучших средств. А вот мама, похоже, верила — так могут верить в сверхъестественное только любящие матери. Потому, возможно, и помогло.

Потом старуха-знахарка вытирала желток метёлкой ковыля, смоченной в воде, и улыбалась. Лица её, конечно, я не запомнил, но то, что она улыбалась, не сомневаюсь. Говорила, что я особенный ребёнок, и что у меня великое будущее — в общем, обычную чушь, которую говорят про детей добрые знахарки. Спрашивала про отца, кем был, где сейчас. Если бы кто знал — он без вести пропал через полгода после моего рождения.

Ковыль… Я помню, как спустя десять лет хоронили в степном кладбище мою бабушку. Ковыль беззвучно качался на ветру, ветер гнал по бескрайнему степному морю волны. Тогда я, как и многие мальчишки, грезил Землёй, читал легенды и то немногое, что говорило правду. В одной из книг говорилось, что там, на Земле, тоже рос ковыль, точно такой же пушистый и мягкий, только несъедобный и короткий, как подорожник. Помню, на тех похоронах я впервые почему-то подумал, как похожи метёлки нашего, рутеевского ковыля, на мои волосы — такие же густые и тёмно-русые. Пастырь пел какую-то долгую заунывную молитву, а мне стало не по себе — и от скорби родных, и от странных песен, и от детского непонимания (зачем священнику отпевать атеистку?), и от сказочного ковыльного поля.

Мысли привычным образом пошли дальше, к следующему моменту, связанному с ковылём. Ирена, моя первая жена. Нам двадцать два года, мы только познакомились и ещё не женаты. Бежим через степь, смеясь, падаем на мягкие колосья в объятия друг друга… У меня слишком хорошая память, чтобы я смог это забыть, но нет. Это лучше не вспоминать.

По крайней мере, пока.

В общем, я прервал воспоминания и поднялся. Пересёк ещё один участок поля и вышел на просёлочную дорогу, засунув в уши наушники и запустив классическую «музыку серебра». В половину громкости, разумеется — на полную громкость, заглушая внешние шумы, слушать было опасно. Гиен и леопардов в местных степях истребили ещё пару веков назад, но не быть готовым к встрече с шакалами и скальным медведем, даже при наличии импульсного ружья, вовсе не хотелось. Да и хорзи, одичавшие степные барсуки, не очень-то приятные встречные.

Раз есть дорога, значит, есть гужевой транспорт, значит, впереди фермерское хозяйство. Оно и было на карте — правда, не названное, обозначенное серым прямоугольником и пометкой «жилое строение».

Спустя минут сорок после привала солнце закрыла тень