Алла Гореликова - Корунд и саламандра, или Дознание Страница 50

И я дорого бы дал, чтобы вернуть вчерашний вечер и прожить его иначе. Желательно – без Юрки вообще!

В Славышти мы видим Юрку разве что по великим праздникам. А великие праздники тем и хороши, что за празднованием как-то не до игр и даже не до разговоров. Того единственного раза, когда Юрку оставили с нами поиграть, хватило нам с лихвой.

Тогда девятилетний Юрик предложил шестилетнему Валерику влезь на крышу дозорной башни. На спор. Лека сдуру влез, а Юрик заявил, что он не совсем еще тронутый – по такой верхотуре карабкаться.

– Что, сдрейфил? – спросил я тогда его. – Слабо за шестилеткой угнаться?

И за это «слабо» всыпали мне тогда ровно столько же, сколько Леке – за крышу. Потому что вышло так, что мы с Лекой, два заядлых шкодника, подзуживали тихого и послушного Юрика… Но, по мне, лучше получить даже вдвое крепче, чем огребли тогда мы с Лекой, чем скулить, вымаливая поблажку, как скулил Юрка.

Конечно, шесть лет прошло. Завтра Юрке исполняется пятнадцать. Потому и привез его отец в Летний Стан – государю на поклон. Шестнадцатый год своей жизни каждый мужчина королевства проводит в военном отряде. Мыслимо ли тихого мальчика Юрика отпустить на целый год суровой выучки… Будет князь просить определить сыночка если не в свой же отряд, так хоть к своему же вассалу. Разговор, ясен день, семейный, и сам Юрик на нем лишний – вот и поручили княжича заботам принца.

Лека, понятно, не слишком обрадовался, но деваться было некуда.

Юрка весь вечер таскался по Летнему Стану со скучающей рожей. Вечера явно было слишком много. Лека долго терпел, но в конце концов не выдержал и предложил пойти в казармы – хоть ножи покидать, раз уж ничем другим не заняться.

– Детская забава, братец, – пренебрежительно скривился Юрка. – Хотя пошли, что ль. И как вы тут лето живете? За день со скуки опухнуть можно.

С ножами Юрка обращался неплохо. Вполне, как сказал бы капитан Сергий, терпимо. Но Лека обошел его вчистую. И я бы обошел, если б кидал… хорошо, что додумался в сторонку отойти. Мол, не по чину с княжичем состязаться. А Юрке хватило и Леки.

– Детская забава, – повторил Юрка. – А вот не проверить ли нам, братец, кто лучше выйдет с луком да стрелами?

И так он это спросил…

Мы с Лекой давно уже не ловились на «слабо». Но тут…

– Почему бы и не проверить, – ответил Лека, и за его спокойствием я без труда угадал ярость. – Только сейчас поздно уже на плес, придется с утра. Хочешь, я попрошу отца, а ты попроси своего, чтобы поехали с нами.

– Что еще за плес? – Юрий презрительно скривил толстые губы.

– Наше стрельбище на Кудрявке, у плеса, – объяснил Лека. – Мишени размечены, дорожки расчищены…

– Да, братец, – протянул Юрий. – Дитё ты еще, как есть дитё. Дорожки тебе расчищенные подавай, да еще чтоб папочка присматривал.

– На плесе состязаются вот уж три века, – недобро сообщил «братцу» Лека. – Всегда всем хорош был, а если тебе плох, так жди до осени, пока в Славышть вернемся.

– Осенью! – усмехнулся Юрка. – Уже послезавтра я буду воином, и зазорно мне станет состязаться с мальчишкой. Ладно, братец, поехали утром на плес. Только, если ты не боишься со мной потягаться, придется нам обойтись без папочек. У моего отца, братец, серьезный разговор к твоему отцу, так что завтра они будут заняты. Мы поедем на ваше стрельбище одни, и так, чтобы с рассветом быть там и к завтраку уже вернуться.

И вот я скачу по предрассветной степи вслед за Лекой и Юркой, и на ум идет только обида на собственную дурость. Что стоило вчера стать между Юркой и Лекой и сказать: «А не пошел бы ты, княжич, с состязанием со своим! Тебе, если размыслить хорошенько, и сегодня с мальчишкой тягаться зазорно». Вот уж точно, поздним умом крепок не будешь!

– Эгей! – Звонкий окрик нагоняет нас из-за спины, и Лека осаживает своего Огонька. – Лека, эгей!

– Это кто еще, – бурчит Юрка. – Поехали, братец, чего стал.

– Подождем, – отвечает Лека. – Это Вагрик.

– Чего ждать, – возмущается Юрка. – Его что, звали? Одного уже с собой тащишь, – и кидает на меня недобрый взгляд.

Юркин конь редкой игреневой масти нетерпеливо танцует под ним.

– Мне уже кажется, братец, ты раздумал состязаться и тянешь время! Ждешь, что тебя догонят и вернут к папочке.

– А мне кажется, у тебя шило в заднице, – зло отбривает Лека. – Гонишь, как на вражьи похороны.

Мне хватает света увидеть, как перекосило Юрку. Я пугаюсь. Я жалею, что этого не видит Лека – он смотрит назад, выглядывал в сумерках Вагрика на косматом вороном Ясмане… Как хорошо, отстраненной чужой мыслью думаю я, что этим летом Вагрик взял с собой Волчка… А я дурак, я должен был вчера исхитриться и сказать хоть кому, должен был вчера еще понять, что дело нечисто!

Волчок стелется над серебристым ковылем серой тенью.

– Ого! – присвистывает Юрка. – А говорили, волков нет!

Я снова оборачиваюсь к Юрке и вижу, что у него в руках уже изготовлен лук.

– Нет! – кричу я. – Стой… – Шлю Барса вперед и хватаю Юрку за руку.

Стой, это друг, хочу сказать я… Юркин кулак сносит меня с коня и вышибает дух…

– Как ты смеешь, – откуда-то из далекого далека слышу я Лекин крик. Воздуха в груди почему-то совсем нет. А рука… оххх!

Волчок тычется холодным носом в шею, лижет лицо и лает могучим басом: мол, чего разлегся, друг? Вставай! Сейчас, шепчу я. Хочу прошептать…

– Король приказал вам вернуться, – откуда-то из-под самого неба зло чеканит Вагрик. – Всем троим.

– Ты еще кто такой, чтобы королевские приказы передавать! Я что ж, всякому шкету сопливому должен верить?

– Заткнись, – советует завтрашнему воину Лека. Он, оказывается, сидит на земле рядом со мной. – Оглобля стоеросовая, твое счастье… ведь убить мог!

– Что я слышу, – возмущается Юрка. – Нет уж, это его счастье! Чтобы всякий ублюдочный кутенок за руки меня хватал?! – Слишком старательно возмущается, думаю я. Радостно даже… Почему с Вагриком нет никого из стражи? Лека, он же нарочно подзуживает… я изо всех сил хочу сказать, предупредить… Лека пытается меня поднять, и я ору. А потом, наверное, теряю сознание…

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Я прихожу в себя не сразу. И долго не могу понять – что со мной. Вроде что-то стряслось с рукой… ясно помню дикую, невыносимую боль… сломал? Но сейчас рука не болит. Почти совсем… так, отголосок, память… зато мотает туда-сюда голову, горит лицо и кто-то хрипло ругается.

Я открываю глаза. Почему так плохо видно? И почему – не предрассветное небо, а потолок из темных дубовых досок? Голова мотается, и никак не получается собрать мысли в кучу. Где я? И кто я?

– Анже, да очнись же!