Гремучий Коктейль 7 - Харитон Байконурович Мамбурин Страница 53

— Друг, — я положил нервно дергающему глазом блондину руку на плечо, — Как думаешь — твои или мои желания сильно могут повлиять на то, что произойдет?

— Ты издеваешься…

— Немного. У тебя еще лет пятнадцать времени, чтобы успеть приготовить из двенадцатого сына графа Азова достойную партию моей дочери.

— То есть, буквально принести в жертву младенца, да, Кейн?

— Или он, или ты, дружище. Как, кстати, назвали?

— Владимир.

— Красивое имя.

— Ага…

— Алисе понравится…

— Да катись ты в лес, Дайхард!!

— Ладно, похихикали и будет. Она уже заканчивают.

Пришла пора выступать остальным, причем, своими словами. Первым после жены пошёл я, толкнув короткую, но бодрую речь на тему «боролись, боремся и будем бороться». Больше всего ей аплодировал Рао Тан, к которому гости стояли чуть ли не очередью, а уж ухмылка на смазливой морде этого китайца… присутствовала, но только для тех, кто его знал также хорошо, как и мы. Аристократы на то и аристократы, лицемерие здесь в чести, являясь неотъемлемой частью социальной сцены, так что все хорошо понимали, что смена поставщиков ни на что особо в привычках большей части знати не повлияет.

Там, где спрос, там и предложение, бороться с этим бесполезно.

Но можно возглавить.

Выступали и остальные. Не Рао Тан, конечно, но слово дали Герману Твинмемберу, оказавшемуся представителем антисиндикатовских настроений в Америке, затем вызвали Корочкиных-Одолевских, как представителей империи Русь, а потом слово взяли (и долго не хотели отдавать) Глория Лимьерри и несколько её итальянских товарищей по борьбе. К этому отнеслись с пониманием, учитывая, сколько власти в Италии набрал Синдикат, располагая там целые деревни с «пенсионерами».

Со стороны ревнителей уже доносились слегка пьяные звуки, когда, наконец, с торжественной частью оказалось покончено, после чего началась активная социальная жизнь. Очень активная, надо сказать. Люди со всех концов Сердечника знакомились и бурно общались, куртуазно налаживая мосты, в том числе и планируя заполнить собой образовавшийся вакуум влияния. Был бы здесь поэт, осиянный пламенем справедливости, он бы сказал «гиены делят труп убитого медведя», но так, как вместо поэтому был я, то мысль была чуть благороднее «предприимчивые люди, пошедшие на немалый риск, трудятся, пожиная плоды своего триумфа».

Видимо, мои мысли чересчур отобразились на лице, потому что когда я унес это самое лицо на террасу, подышать свежим воздухом и развеяться после вчерашней пьянки, то услышал, как позади раздался странный мужской голос:

— В сказках, князь, победителей не судят, но умалчивается факт того, что не судят их, лишь пока они сильны. Однако же вы, княжеубийца, ставший цареубийцей, сейчас особенно глупы, если не замечаете, что являетесь халифом на час. Не пройдет и нескольких дней, как слава вашего триумфа поблекнет, а о крови на руках, пускай даже эта кровь весьма потешного монарха, вспомнят. Как припомнят и то, что из небоподобных Истинных вы низверглись до простых смертных. Сам. Что же вы делаете сейчас? Устранились от общего пира, брезгливо отвернулись от туши убитого тигра, буквально бросая в лицо остальным охотникам, что среди них есть те, кто ставят себя выше. Думаете, вам это простят?

Обернувшись, я увидел китайца средних лет, заложившего обе руки за спину и хитро прищурившегося, в ожидании рассматривающего меня и покачивающегося с пятки на носок. Видимо, один из свиты Рао Тана, понял я… но, какой-то странный.

— Думаю, что не нуждаюсь в прощении, — слова ответа сами сорвались с губ, — Не сочтите высокомерием, но роскошь быть собой не является для меня роскошью, скорее, жизненной необходимостью. А за все, незнакомец, нужно платить. Цена же, в свою очередь, редко бывает явной. Этот урок не был усвоен как Кадархиаллой Ступающим по Траве, так и Синдикатом. Разумеется, когда-нибудь принудят и меня оплатить весь счет, предъявленный судьбой, но вместо того, чтобы прогибаться под сиюминутность, предпочту быть постоянно готовым к моменту оплаты.

— Еще глупее, чем я мог вообразить, — широко ухмыльнулся китаец, делая пару шагов мне навстречу, — Вы ведете и ставите себя так, как будто бы этому миру скоро конец, и всё, что мы знаем, потеряет свою ценность!

— Возможно, — с легким любопытством кивнул я, рассматривая этого человека, — Разрешите поинтересоваться — вы планируете, что я вызову вас на дуэль… или сейчас будет простая попытка внезапного убийства?

Ухмылка китайца, вновь подшагивающего ко мне, стала еще шире и… какой-то пакостной.

— Захоти я вас убить, то хватило бы тех крох чудесной смолы, которую смогли найти на месте вашего разрушенного дворца в Нью-Йорке, — почти нараспев проговорил он, а затем, внезапно, жутковато и внезапно изменил черты своего лица, приобретая ну совершенно некитайский вид, — Нет, Кейн. Я явился сюда, чтобы слегка прогнуть князя Дайхарда под этот мир.

— Дракарис… — скривившись в ответ, выдохнул я.

///

(спустя шесть часов)

Давным-давно, не в этом мире и совсем не в этом времени, он обрушил свой гнев на голову мирного путника, старика, бредущего по пыльным дорогам далекого мира. Это было совершенно несправедливое деяние, невыносимое в своей мерзости, но поступить иначе тот, кого сейчас зовут Элефаром, не мог. Старик-попутчик, с кем они провели несколько часов в неспешной беседе, сказал страшную с точки зрения апостола вещь.

Непростительную.

«Богам верны лишь те, кто ищет свободы предавать всё, кроме них»

Еще старик, горько усмехнувшись каким-то своим мыслям, успел добавить «это очень удобно», а в следующий момент его плоть, кости, кровь и волосы были вбиты страшным ударом прямо в утоптанную пыль дороги.

Элефар же пошёл дальше. Правда, теперь ему приходилось столетиями бороться с тем, чтобы слова старика остались ложью, фантомом, испорченным воздухом глупого смертного существа, не знающего и тысячной доли о окружающем его мире. Он старался жить достойно, всегда, пусть и во славу Юргаста, пусть в чужих телах и мирах, но не позволяя себе скатиться до бездумного раба, способного предать самого себя ради высшей цели.

Однако… Элефар знал, что рано или поздно правда старика победит.

Это время настало. Час, когда вся репутация посланника Юргаста была им обменяна на шанс закончить Игру победителем. Всего лишь шанс.

Ночь. Чикаго. Дождь. Необычайно серьезный ребенок, сидящий у него на сгибе руки. Полные ледяной ненависти зеленые глаза напротив, он практически излучают смерть. Впрочем, Элефар уже чувствует себя наполовину