Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский Страница 55

Иероним Фолькоф фон Эшбахт, коего многие прозывают Инквизитором и Дланью Господней, говорю вам, что все солдатские корпорации вверенных вам полков, все корпорации ландскнехтов, что стоят тут на поле, все корпорации кавалеристов и корпорация артиллеристов приняли решение, которое было единогласно одобрено и советом офицеров… – Тут Мильке сделал паузу и поглядел на Волкова, чтобы видеть реакцию кавалера. И уж после продолжил так же громко, как и начинал: – И решение корпораций солдатских таково: Рыцарь Божий Иероним Фолькоф фон Эшбахт пусть произведен будет в чин генеральский. Ибо другого генерала нет, а полковнику войском с другими полковниками командовать несподручно.

При этих словах Мильке откинул материю со стола и взял с него ленту белоснежного шелка с золотым позументом, скрепленную на концах золотой брошью.

Волков даже еще не понял, что происходит, а Максимилиан бросил перед ним на землю подушку и тихо сказал:

– Встаньте на колено, кавалер.

Полковник растерянно взглянул на своего знаменосца и просьбу выполнил – не без труда поставил колено на подушку. Сказать, что он был удивлен, было бы мало. Он был поражен такой неожиданностью. И лишь одно вертелось у него в голове: «Не сочтут ли меня самозванцем? Патента хоть от какого-нибудь государя у меня нет на такой чин. Точно обзовут самозванцем».

А тем временем Брюнхвальд, Эберст и Кленк взяли у Мильке ленту и, неловко все вместе неся ее, подошли к Волкову. Остановились.

– Поднимите правую руку, господин полковник, – сказал ему Мильке.

Волков послушно поднял правую руку, и офицеры через нее надели на него ленту, не расстегивая брошь.

– Вставайте! – сказал Мильке. – Скажите, что благодарны корпорациям.

Удивление, вернее, обескураженность, что поначалу овладела Волковым, проходила, он бы не был хорошим бойцом и командиром, не умей брать себя в руки. Опираясь на руку Максимилиана, кавалер встал.

– Добрые люди, спасибо вам за оказанную честь. Уж не опозорю ваш дар, – он разгладил на груди ленту, – ни трусостью, ни каким другим бесчестьем. И не будет у меня дара более ценного, чем ваш. Храни вас Бог!

Мильке взмахнул рукой – и взревели трубы, застучали барабаны, грохот доспехов и железа понесся над полем вместе с криками:

– Эшбахт! Длань Господня! Эшбахт!

Офицеры стали подходить к кавалеру и кланяться, поздравлять его. А Волков всем жал руки, всех обнимал, даже тех, кем по делам их доволен не был.

– Это вы придумали? – спросил он тихо, когда обнимал Карла Брюнхвальда.

– Рад бы сказать, что я, – отвечал тот, – но не привык присваивать чужие заслуги. То штабиста вашего нового затея. Он еще в первый день, как поступил к вам на службу, стал говорить, что полковнику другими полковниками командовать нельзя, всякий раз может склока случиться. И он прав.

– Думаете, не зря я взял молодца этого на службу?

– О, – Брюнхвальд изобразил восхищение, смешанное с опасением, – этот далеко пойдет. Прыток.

Товарищи засмеялись.

Что ж тут скажешь, Волков, конечно, все никак не мог в себя прийти, гладил и щупал шелк ленты. Он представлял, как великолепно будет смотреться она на хоть и потрепанном, побитом, но все еще прекрасном доспехе.

Ну никак он не ожидал такого от своих людей. Думал, что его жесткость с солдатами, его требовательность к офицерам уж точно симпатий к нему не вызывает ни у одних, ни у других. А тут вон как все обернулось. Возможно, сыграло роль то, что победа над хамами случилась сразу, как только он взял бразды правления в свои руки. И была она, спасибо Агнес, весьма легка и почти бескровна. А может, благосклонность подчиненных случилась потому, что взял он у врага большую добычу и каждый, даже самый последний возница в лагере, теперь ждал своей доли.

Все равно это удивляло Волкова. Дело-то было редкое. Помнится, когда он был молод, еще в южных странах, его рота лишилась капитана. Он не был убит, не был ранен, он сбежал с ротной казной. И поймать его не смогли. Лейтенанту, заместителю капитана, естественно, доверия не было никакого. А командир требовался, командир всегда нужен. Тогда представители корпораций собрались и выбрали нового капитана, и оставшиеся офицеры роты безоговорочно приняли выбор солдат. Но выбирали-то капитана, не генерала.

Кавалер опять думал о том, что в его земле недруги обязательно и с удовольствием окрестят его выскочкой и самозванцем. Но отказаться теперь от чина, снять прекрасную перевязь было невозможно. Это все равно что плюнуть в своих солдат и офицеров. Ну что ж, сделано так сделано, видит Бог, не сам он себе сию ленту устроил.

– Мильке!

– Да, генерал, – отозвался капитан штаба.

«Генерал». Звучит-то как непривычно. Высокопарно. Все равно что «епископ», не меньше.

– Дам вам сто талеров, – сказал Волков, все еще находясь под впечатлением от слова «генерал». – Купите свиней, вина, пива, еще чего-нибудь, пусть людям будет праздник. И пленным тоже пусть пожарят мяса.

– Будет исполнено. Сейчас же займусь праздничным обедом.

«Это прекрасно, конечно…»

– А как наши другие дела? – спросил новоиспеченный генерал.

У штабс-капитана всегда, кажется, ответ готов.

– Я вчера по вашему распоряжению выдал вашим пленным холста из ваших трофеев и сукна из общих, за сукно в общую казну придется вложить двести два талера. Раздал без малого триста пар башмаков; ниток и иголок, тесьмы и шнура купил на семнадцать талеров, список расходов я вам подам завтра. Людишки ваши вам благодарны, сейчас обшиваются. Думаю, завтра капитан Рене сможет первую партию в триста человек отправить в наш лагерь за реку. Думаю, дойдут и без обоза, идти тут недалеко, капитану Хайнквисту я уже сказал, чтобы он готовился принимать пленных. Хайнквист сказал, что до завтра приготовится.

– Прекрасно! – Волков кивнул в знак окончания разговора и пошел к себе в шатер снимать доспех, так как, несмотря на раннее утро, становилось жарко.

А вот солдат офицеры с поля не отпускали. Раз уж собрали всех, так отчего же не провести смотр. Причем полковник Брюнхвальд и капитан Мильке, будто невзначай, стали смотреть и роты полковника Эберста, и кавалеристов, и даже на ландскнехтов взглянули, притом не стеснялись задавать всякие вопросы командирам частей. И те, хоть и без заметной радости, на те вопросы отвечали, понимая, что и Брюнхвальд, и Мильке теперь к генералу люди ближайшие, с ними лучше не спорить.

Волков сел разоблачаться. Бережно и даже благоговейно Курт Фейлинг снял с господина белоснежную перевязь – символ генеральской власти. Гюнтер стал расстегивать пряжки наплечников, а тут Роха пришел.

– Дозволите, господин генерал?

– Входите, – отвечал кавалер, не поворачиваясь.

Роха, как всегда грузно, так что складной стул заскрипел жалобно, уселся