Сурен Цормудян - Когда завидуют мертвым Страница 6

— А люди? — спросил вдруг Николай. — Разве людоеды не есть мутанты?

— Не обязательно. Это продукт глубокой деградации социума. Определенные личности или даже слои населения, в обычное время склонные к девиантному поведению и сколачиванию маргинальных группировок, в той обстановке, какая сложилась на земле, являют собой именно такие явления, как людоедские общины. В прошлом это, как правило, малообразованные люди, слабо приспособленные к жизни в связанном рамками законов и определенных экономических условий обществе. В прошлой эпохе из них получались маньяки, насильники, убийцы, наркоманы. Не все они способны стать людоедами. И не все стали. Но, как правило, именно из таких и получается то, что получилось. Глобальная катастрофа возвела их на качественно новый уровень жизнедеятельности. Организовала, заставив создавать свой мир, подчиняющийся их законам. И кстати, само общество во многом виновато в том, что после краха этого самого общества на высшую ступень поднимаются именно такие массы. Ведь сколько людей в свое время были выброшены на обочину жизни экономическим беспределом, отсутствием или крахом системы социальной защищенности. Разложившейся шкалой моральных ценностей. Сколько беспризорников и бомжей оказались никому не нужными в свое время. И теперь они оказались более приспособленными. Ведь еще до всеобщего краха они жили в подвалах. В руинах. На свалках. Питались чем попало. Боролись за жизнь и ненавидели всех, кто жил лучше. Но и мы их слепо ненавидим, даже не понимая, что мы, как часть того общества, повинны в случившемся. А они все больше подчиняют себе окружающий мир.

— Но ведь мы победили людоедов в Висляеве, — возразил Эмиль.

— Мы победили определенную банду в определенном месте. Мы победили благодаря обилию оружия и людей с военной подготовкой в нашем городе. Но двадцать лет назад здесь обитало девять с лишним тысяч человек. Сейчас семьсот пятьдесят. А свирепые банды и людоедские племена встречаются все чаще. Так кто проигрывает эту гонку за выживание?

— Опять вы читаете пораженческие прокламации, — недовольно фыркнул Гусляков.

— Я объясняю суть вещей. Вся проблема человечества в том, что никто не хочет понимать природы и причин происходящего. Раньше от проблем просто отмахивались. Сейчас отстреливаются.

— Так что же, вы предлагаете заключить всех этих отморозков в крепкие объятия человеколюбия? — Капитан усмехнулся.

— Нет. Это, увы, невозможно. Но если каким-то фантастическим способом человечеству удастся возродиться из пепла и воссоздать цивилизованное общество, то оно должно помнить об ошибках прошлого, дабы не пережить это прошлое вновь. Хотя лично я все меньше верю в возрождение. Нам был уже дарован шанс жить на этой планете. Мы этот шанс проворонили самым диким способом. А второго шанса природа, как правило, не дает. Эволюция идет вперед, несмотря ни на что. А мы отброшены назад. Назад и в сторону. Едва ли догоним.

— При всем моем уважении, Михаил Вениаминович, — строго сказал Гусляков, — я никак не могу согласиться с вами. Вон сидит девиантный маргинал с низким уровнем образования. — Капитан кивнул на Сквернослова.

— Спасибо, блин, — огрызнулся тот в ответ, но как-то без злобы и без тени обиды.

— Ну так он не бандит какой. Не людоед, — продолжал капитан.

— Во-первых, он уже достаточно образован. Он с Николаем — одни из самых способных учеников у меня были. Хотя у Вячеслава всегда хромало поведение и дисциплина была никакой. Во-вторых. Я ведь не навешиваю ярлыков. Я говорю о предпосылках.

— Так он мог стать людоедом?

— Мог и я стать. Поймите, есть незримая грань, которую трудно уловить самому. Это на простом языке называется — куда лукавый поведет. Но если в социуме еще и четкие границы между определенными социальными группами, то при первой возможности любые противоречия выльются в кровавую непримиримость. В страшные искривления норм поведения. — Профессор тяжело вздохнул, глядя в наполненную горячим напитком крышку от термоса, которую сжимал ладонями. — Никто не знает, кем он может стать при определенных обстоятельствах. А если попадет в эти обстоятельства, то и не задумается над тем, кем он стал. Думаете, людоеды считают себя отморозками? Они просто жить хотят. Как и мы.

— Прекратите сейчас же! — Капитан разозлился. — Ваши симпатии каждой живой твари и сочувствие любому, кто хочет жить, разлагают мозги!

— Эх, Василий Михайлович, не хочешь ты меня слышать. Ты не задумывался над тем, кем бы ты стал, нанеси они удар и по Надеждинску?

— Если бы бомба упала и сюда, я бы уже не думал.

— Не факт, Михалыч. Не факт. Ты мог выжить. Но во что ты превратился бы?

— Я никогда не стал бы мразью! — Гусляков стал кричать на старика, чего никто себе не позволял. — При такой альтернативе лучше пустить себе пулю в висок! Я русский офицер, черт вас возьми!

Профессор закивал головой. Его руки, сжимающие крышку от термоса, задрожали.

— А вот мой младший… Тоже офицер… Сошел с ума и умер от того, что увидел… А старший, с детьми… Я надеюсь, что они сразу сгорели тогда, в Калуге… Сразу сгорели, чем… чем… — Он выронил чай и, закрыв лицо ладонями, заплакал.

Всем стало не по себе. Профессора еще никто не видел таким. Хотя все знали, что бывший лектор Калужского государственного педагогического университета имени К. Э. Циолковского потерял всех родных в результате нанесенного по Калуге удара. А сам он выжил благодаря тому, что приехал в Надеждинск погостить к младшему сыну. Тот самый пилот, первым вернувшийся в тот далекий жаркий день, разбившийся при посадке и скончавшийся по дороге в госпиталь, и был его младшим сыном.

— Михаил Вениаминович. — Гусляков подошел к старику. — Успокойтесь, прошу вас. Вы уж извините, что я голос повысил. Это я дурканул что-то. Я сейчас патруль вызову, вас домой проводят.

— Капитан! — крикнул Эмиль.

Дозорные резко уставились на Казанова. Тот пристально смотрел в щель, приподняв стекло. Буря ослабла, и в помещение уже не с такой яростью врывался ветер. Хотя лучину он все-таки задул.

— Что там? — Гусляков сразу понял, что к чему, и прильнул к смотровой щели рядом со своим товарищем.

— Свет. Видишь, там, среди деревьев за рекой? Движется. Две точки света. Видишь?

— Фонарики?

— Движутся совершенно синхронно. И очень ярко светят. Сдается мне, что это фары одной машины.

Василий Михайлович уставился на товарища.

— Не может быть такого. Да на сто километров ни у кого, кроме нас, ходовой техники не осталось.

— Да я не спорю. Но только это явно какая-то машина. Причем фары ксеноновые. Таких и у нас нет.