Вадим Панов - Кардонийская петля Страница 6

– Я провёл реформы, и там теперь лучше, чем раньше. Заедешь как-нибудь?

– Возможно. Женился?

– В поиске. Есть кто-нибудь на примете? По возможности умная и красивая. Я слышал, у местного падишаха есть подходящая дочь?

– Туземцы называют падишаха консулом.

– В чём разница?

– Консула можно законно сместить и назначить на его место другого… гм… консула.

– Какая пошлость.

– Согласен.

Негромкий смех.

Они разговаривали в белой беседке, стоящей у самого моря. В простой, но в то же время изящной беседке необычайно тонкой работы, которая могла понравиться женщине, возможно – любой женщине, но уж никак не мрачному дер Даген Туру.

Подобно всем Кахлесам Помпилио был лыс, будто колено, не очень высок, но плотен, широк в кости и крепок, другими словами, сложением напоминал крестьянина, а не рыцаря: толстые ноги, толстые руки с толстыми пальцами – мельник, в лучшем случае – кузнец, но вот лицо этого «крестьянина» отметало все рассуждения о возможно неблагородном происхождении. Выпуклый, говорящий об уме лоб, нос с горбинкой, чуть выступающий вперёд подбородок, а главное – твёрдые, серо-стальные глаза человека, не умеющего подчиняться. Помпилио был родным братом одного из лингийских правителей, происходил из древнейшего адигенского рода – Кахлес, династия да́ров которого не прерывалась уже тысячу лет, и все эти бесчисленные владыки намертво вплавились в сущность дер Даген Тура.

– Я полагал, «Длань» может пригодиться, но увидел, что дела у наших островитян идут превосходно.

– Ушерцы побеждают, – подтвердил Помпилио, помешивая сахар в чашке с кофе.

К еде он почти не притронулся, съев лишь салат и половинку дыни. И от вина отказался, а пить в одиночестве Гуда не стал.

– Когда побеждают – неинтересно. Я люблю сложные задачи, требующие напряжения ума и сил. Не скрою: не отказался бы сейчас повоевать за Приоту.

– Ушер побеждает пока, – задумчиво протянул Помпилио. И сделал маленький глоток кофе.

– Я смотрю, ты спишь, не закрывая глаз, – тонко улыбнулся Нестор.

– Нас этому учили.

– Согласен.

Образование Гуда и дер Даген Тур получили одинаковое – в Лингийской военной академии, в лучшем, по мнению многих, военном учебном заведении Герметикона. В академии готовили офицеров, способных вырасти в командующих армиями, учили видеть картину целиком, учитывать все факторы, а потому Гуда и дер Даген Тур знали, что, несмотря на очевидные военные успехи, очень скоро островитянам придётся трудно.

– Ладно, хватит о туземцах. – Нестор махнул рукой, и слуги, дожидавшиеся сигнала под деревьями парка, понесли в беседку треножник с картиной, накрытой бархатным покрывалом. – К тебе я приехал вовсе не для того, чтобы обсуждать местные события. Я привёз подарок.

Слуги вернулись под сень деревьев, Гуда подошёл к картине, сбросил покрывало, и Помпилио отшатнулся: перед ним сидела Лилиан. Светлые волосы, гордый поворот головы, узкое лицо, взгляд – умный, чуть насмешливый, любимый… Адигенская красота и адигенская прохлада.

Сюрприз удался: секунду дер Даген Тур пребывал в ошеломлении, которое сменила боль. А следом – ярость. И они, ярость и боль, заставили Помпилио увидеть то, чего нет, – издёвку.

– Как ты мог?..

Но Гуда не позволил дер Даген Туру всё испортить.

– Я собирался подарить портрет на вашу свадьбу.

– Что?

Воспользовавшись паузой, Нестор вернулся за стол, откинулся на спинку полукресла, свёл перед собой руки и проникновенно произнёс:

– Узнав, что ты вернулся, я сразу обратился к Анже Араканаму, лучшему загратийскому художнику. Анже был знаком с Лилиан и написал портрет по памяти. Я нашёл его прекрасным.

– Я тоже, – хрипло добавил Помпилио, глядя в нарисованные, но такие живые глаза любимой женщины. – Я тоже.

Боль потихоньку отступала. Ярость ушла давно.

– Я был уверен, что ты убедишь Фредерика развестись, – продолжил Гуда. – И не сомневался в вашей с Лилиан свадьбе, но, к сожалению, всё пошло не так.

Всё на свете пошло не так.

Помпилио отставил расплескавшийся кофе и сделал несколько больших глотков воды.

Гуда молчал.

Странно, когда-то они хотели убить друг друга… Впрочем, почему убить? Каждый из них отстаивал на Заграте свою точку зрения, ничего более. Без зла и ненависти, с полным взаимным уважением. Тогда они были по разные стороны, но теперь Нестор приехал к нему, и Помпилио понял, по картине понял, что Нестор приехал не для того, чтобы консультировать ушерский генштаб. Нестор приехал потому, что тогда, на Заграте, они не могли стать друзьями, различные точки зрения мешали. Но теперь дело другое, теперь они свободны от прошлого, и дер Даген Тур принял протянутую руку.

– Я каждый день завтракаю в этой беседке, – тихо сказал он, глядя на картину. – Я не понимаю, почему ей здесь нравилось, но знаю, что Лилиан проводила в беседке много времени, и когда я здесь, мне кажется, что Лилиан рядом. Я её не вижу, мне просто кажется.

Нестор обхватил ладонью подбородок, но не издал ни звука, пронзительно смотрел на Помпилио и молчал. Он понял, что у него только что появился новый друг.

– Я живу в доме, где прошли её последние дни, я каждый день хожу на площадь, где она… где её убили. Я сижу за столиком кафе, смотрю на лестницу, на которой она горела, и думаю о том, что меня не было рядом. Каждый день я думаю о том, что меня не было рядом. Я был неподалёку, но не рядом.

Помпилио вздохнул.

– Зачем шаман? – негромко осведомился Нестор.

– Он помогает уснуть.

Нет, не только для этого.

– А ещё все уверены, что ты принимаешь наркотики. – Гуда позволил себе едва заметную улыбку. – Все считают тебя слабым. Все считают, что ты сломался.

Все действительно так думали, но Нестор был адигеном и знал, что Помпилио не оставит убийц в живых. Даже если дер Даген Тур сломался, он всё равно убьёт тех, кто виновен в его беде. Выждет, подберётся и убьёт. И только после этого позволит себе сломаться.

– Пусть считают.

– Твои враги не настолько глупы.

– К сожалению. – Помпилио помолчал, после чего продолжил: – Я получил два удара меньше чем за год: я почти стал инвалидом и потерял любимую женщину. Многие поверили, что я сломался, но человек, который всё это затеял, ещё не потерял осторожности. И я пока не знаю имени своего главного врага.

Линегарт, столица обширной Приоты, никогда не отличался особенной красотой, не поражал воображение кардонийцев, чего уж говорить о тех, кто пошатался по Герметикону и своими глазами видел чудеса Ожерелья? Грандиозных сооружений в Линегарте не возводили по причине отсутствия необходимости и потому же не устанавливали величественных памятников. Стиль строительства приотцы предпочитали казённо-простецкий, переданный прямыми линиями и прямыми же углами, без фантазии, без украшений, и лишь две постройки выделялись в этом царстве примитивной геометрии: собор Святой Марты и старая крепость. Собор приотцы возвели в соответствии с олгеменическими традициями, позаботились и о соразмерной колокольне с колоннами, и о скульптурах на фасаде; а крепость притягивала взгляд массивными башнями с островерхими крышами. Сложенная из песчаника твердыня располагалась в самом центре города и стала своеобразным памятником паранойе первых колонистов – крепость никогда не осаждали, не штурмовали, другими словами, не использовали по прямому назначению. На заре Конфедерации в тесных помещениях крепости заседало правительство и сенат Приоты, однако при первой же возможности чиновники сбежали в новенький Дом правительства, вернув угрюмое сооружение военным.