Пинок азарта - Харитон Байконурович Мамбурин Страница 63

А теперь два вампира занимаются вырезанием всех этих вредителей, которым отказали в привилегии считаться разумной расой. Я здесь, а Паганини в «Ультроне». Каждому своё.

Мыши не было внизу. Несколько раз я очень высоко подпрыгивал, окидывая взглядом поле бойни, но ничего похожего на её высокую ладную фигурку не видел. Лишь разноцветное окровавленное тряпье на телах разорванных рэтчедов. Не беда, здесь есть еще этаж, а кроме этого, подсобка под самым верхом.

Значит, туда.

На втором этаже были только четыре самки, одетые куда беднее прочих. Они зажавшись в угол, отчаянно и обреченно шипели, выставив перед собой когти и два небольших ножа. Расправившись с ними, я заглянул в подсобку.

Пусто.

…что?

Под хор стонов и писков недобитков быстро спустился вниз. Снаружи раздавались редкие пистолетные выстрелы. Ухнул дробовик. Ага…

Надо бы выйти из здания. Что тут делать? Искать Цирсцею? Бесперспективно. Я далеко не всегда смотрел, как именно угодят мои когти по очередной крысе. Не распознаю.

— Конрад, сволочь! — взвыл слегка подраненный Гарру с погрызенным ухом. Он отстреливался от пятерки рэтчедов-самцов, взбешенно запищавших при виде меня, выскочившего со склада.

— Где коты⁈ — рявкнул я на него, бросаясь в лобовую атаку на стреляющих крысолюдов.

— Где-то тут! — донеслось мне в спину.

Две-три секунды не так уж и мало. Калибры у крысолюдей не могут похвастаться величиной, а они сами меткостью, они даже не подготовленные вояки в черном, а обычные рэтчеды, но тем не менее, пяток пуль я ловлю. Одну даже в руку, которой прикрываю лицо. Свинец противно, но привычно, обжигает кишки и грудь, разрывая плоть.

Затем я разрываю стрелков. Не всех, один мне нужен живым.

— Где Цирсцея⁈ — шиплю в перекошенное крысиное мурло, — Где она?!!

Крысюк извивается и молчит, лишь поскуливает. Видимо, он из её стаи, демонстрирует повышенную преданность. Снова выстрелы.

Еще две пули, на этот раз в спину. Я несу, спасая ценного заложника, тащу его к Гарру, спрятавшемуся за кучей поддонов, поставленных один на другой. Оставляю добычу в крепких лапах ухмыляющегося волка (которому теперь никуда не надо высовываться!), а сам пру вперед, снова на пули. Камень-Кровавик пульсирует на груди, делясь энергией, первые комочки свинца, попавшие в мой организм, уже почти выпали.

Рэтчеды, оставленные в патрулях, стягиваются к нам. Они быстро понимают, что их королевам пришёл конец. Тоскливый писк, бешеный оскал пасти, налитые кровью глаза. Выстрелы.

Королевы злы, жестоки и эгоистичны до такой степени, что могут натурально сожрать провинившегося или попавшегося под горячую лапу. Но без них обычному крысюку не выжить. Не прибиться к другой стае, не узнать, куда ему идти и что делать.

Без королевы стае — смерть. Только новая самка может съесть старую королеву и занять её место. Но если она не готова…

Возможно, они бы убежали, слегка опомнившись, но я им этого уже не дал. Заряд в Камне был почти полным, поэтому я с легкостью разменял его на жизни рэтчедов, выкупая безопасность Гарру. Много времени это не заняло.

Когда я вернулся к волчеру, удерживаемый им рэтчед был готов заложить хоть маму из-за двух душеловов, треплющих его за нижние лапы. Ах да, я оказался прав, он был из стаи Цирсцеи, так что натурально заложил маму. Эх рэтчеды. Только что одни кидались на меня в бешенстве за то, что я убил королев, а вот другие, почуяв кошачьи когти под шкурой, уже сдают их.

— Они были в маленьком поезде! На вот этих путях! — махнул лапой пленник, — Цирсцея, обжора и еще одна мать! Снизу! Глаудия! Они уговаривали обжору! Отпустите! Я всё сказал!

— Действительно, — хрюкнул Гарру, — когда заварушка началась, я видел, как тягач с одним вагоном пошёл. Че-то из головы вылетело.

Каббази очень невовремя ушёл по делам…

Я рванул с места, сразу набирая спринтерскую скорость. Мотоцикл? Далеко, я на них ездить особо не умею, особенно по рельсам. Джарред? Не смешно. Прошло уже минут пять-десять, а из волчеров бегуны так себе. Коты? Коты летят. Отстают, но крыльями машут старательно. Умницы мои.

Держись, Мыш, сейчас папа тебя спасёт.

Вывести Ассоль Лаудберг из-под указа Оргара Волла-третьего можно было лишь одним образом — вывести её из-под законодательства Омниполиса, включив в специальный реестр, а подобное я мог провернуть либо обращением, либо признанием родственных отношений. Как такового выбора мне не оставили, но это мелочи.

Мы ответе за тех, кого приручили. Пустили в дом, в сердце. Да, обычному человеку и гоблину этого не понять, как и не понять той тонкой пелены, которая отделяет у бессмертного чудовища вроде меня разницу между игрой в жизнь и жизнью как таковой. Моя величайшая сила, жизнь, зиждется на том, что я верю в то, что живу. Эта вера не простит ни малейшей попытки срезать угол. Карточный домик в моем разуме стоит незыблемо, пока я верю в то, что скрепляет карты. Именно поэтому я бегу, тратя по капле силы, вслед за неторопливо идущим вдаль тягачом, именно поэтому всерьез беспокоюсь за ту, что недавно нашла приют в моем доме.

Человек бы сказал: «Конрад, ты идиот. Ты час назад держал в руках приказ о дератизации города! Ассоль Лаудберг перестала иметь для тебя хоть какой-то смысл, остатки её расы выжгут, выморят, вытравят из Омниполиса! Зачем тебе дома нужна огромная человекоподобная крыса⁈ Расслабься!»

Прав ли он будет? Безусловно. Для чудовища, только что безжалостно разодравшего кучу почти разумных существ и совсем недавно всерьез рассуждавшего о вырезании целого городка невинных человеков или орков, такие поступки кажутся алогичными. Но именно они позволяют мне сохранить человечность. Я — двойной паразит. Не только пью кровь живых существ, но и цепляюсь за них, живу ими и с ними. Жил и раньше, попросту зная, что в моем доме тусуется забавная парочка из дурной мелкой полугоблинши и её большого доброго брата.

Ты не можешь быть и неживым монстром, и человеком одновременно, нужно делать выбор. Он легок, на самом-то деле, люди — те еще монстры, так что ты ничего не лишаешься. А вот остаться смертным душой и разумом… да, это