Джулиан Мэй - Враг Страница 66

– Tu es un emmerdeur note 11, – наконец выговорил Ремилард. – К счастью, я еще не утратил чувства юмора. С тобой ничего серьезного не случилось. На этот раз! Завтра анализ сегодняшнего опыта должен быть готов.

Вонь в комнате стояла невыносимая. Манион что-то бессвязно бормотал. Не глядя на Патрицию, Марк подождал, пока она пройдет мимо замерших в напряжении Ван-Вика и Крамера, и следом за ней вышел из аппаратной.

– Хочу обратить твое внимание на Маниона, – начала Патриция, когда они поднялись в каюту Марка, расположенную на корме. – С ним творится что-то непонятное. Я не удивлюсь, если окажется, что именно он подсовывал наркотики Хелейн в надежде, что случится что-нибудь в этом роде. Его ядовитая душонка смутила Хелейн, заразила детей. А теперь мы потеряли Кеогов, наших самых сильных целителей.

– Бедные Кеоги, – задумчиво произнес Марк. – Сигизмунд и Сигнис note 12. Они проделали все это на высшем уровне. Но кто бы мог подумать, что Питер Даламбер умрет в своей постели.

– Когда мы нашли Питера, глаза у него были открыты. А лицо… – она передала Марку образ, – совершенно спокойное. Принудитель такой силы, как он, мог бы сам защитить себя от Хелейн. Мог, если бы захотел…

Марк направился к встроенной в нишу кухне, включил печь, потом открыл шкафчик для одежды.

– Я рассчитывал, – заговорил он, – что любовь и преданность детям, Бари и Фумико, маленькой внучке Хоуп убережет его, уравновесит депрессивное состояние, в которое он впадал на глазах. – Он выбросил из шкафа на узкую застеленную постель нижнее белье, джинсы, свитер. – Еще один скафандр. – Марк усмехнулся. – Очевидно, Питер не верил, что я способен справиться с детьми, не нанося им ущерба. И Кеоги тоже. Очевидно, они даже не сопротивлялись, когда обезумевшая Хелейн врывалась к ним в каюты. Кто-кто, а Кеоги могли спеленать ее в одну секунду…

Патриция молчала.

– Скажи, Пэт, – спросил Ремилард, – ты никогда не задумывалась: существует ли в принципе более мягкое, человеческое, так сказать, решение этой проблемы?

– Я готова следовать за тобой куда угодно. Какую бы цель ты ни поставил. Всегда! И ты знаешь об этом… Зачем задавать лишние вопросы. Ты когда-нибудь слышал от меня хотя бы слово осуждения? Если тебе дорога идея «ментального человека», значит, она дорога и мне. Для меня, Марк, существуешь ты. Только ты!.. Ты – мой ангел, моя нелепая, не ко времени страсть. Конечно, ты никогда не снизойдешь до любви ко мне, разве что разрешишь свернуться калачиком у твоих ног. Тебе и в голову не приходит удовлетворить грызущее меня желание. Даже теперь, когда на тебе под халатом ничего нет. А почему ни на тебе, ни у тебя ничего нет? Почему ты оказался гол как сокол, в прямом, переносном и в любом другом смысле? Неужели ты веришь в осуществимость своего романтического плана? Но если да, то и я верю! Зачем нам Клу, Хаген и все остальные, если у нас есть ты?.. Есть твои наследственные клетки.

– Верная, преданная Пэт!..

Он подошел к женщине, взглянул сверху вниз – Марк был высокий мужчина, – сбросил халат. Черты его лица, поджарое стройное тело до сих пор были привлекательны – исполнены некоей внутренней соразмерности. Он все еще – весь! – был юношески порывист и способен увлечь за собой человеческую массу – словом ли, жестом ли, взглядом!.. К нему тянулись, его боялись, его уважали и ненавидели. В нем было все, вздохнула Пэт, не было самой малости. Он не любил ее.

Женщина, словно зачарованная, смотрела на Марка, но даже ей, околдованной, погибающей от страсти, вдруг почудился некий диссонанс – что-то исподволь раздражающее, отталкивающее, нечеловеческое, зловещей стрункой вплетенное во внешний образ этого на первый взгляд гармонично сложенного человека. Она только теперь обратила внимание, что все тело Марка было покрыто частой сеточкой шрамов – дьявольской татуировкой? Это были следы пребывания в оздоровительном автоклаве. Вся кожа ниже шеи исполосована уже зажившими надрезами. Только на руках и гениталиях не было этих ужасных ран.

Он обнял Пэт – женщина забыла обо всем на свете. Их губы встретились

– ей почудился вкус соли и моря, потом сильное головокружение, она словно попала в бурный поток. Он был его источником, началом и завершением. Для них, искусных оперантов, слова были не нужны; теперь ничто – ни случившаяся трагедия, ни смутное будущее, ни одежда – не разделяло их. Несказанное удовольствие бросило ее на край бесчувственности – она растворилась в сладости, мир исчез, лишь двойная звезда теперь сияла в ее маленькой Вселенной – он и она. Ей было хорошо…

Когда-то, при первой встрече, Марк предупредил ее, что между ними не может быть никакой любви, родства душ, невозможности жить друг без друга, неясных томлений и тому подобной чепухи… Она согласилась – пусть только ему будет хорошо, пусть хотя бы в этом он не будет знать отказа. Решить-то решила, но на деле все получилось иначе. Он делал свое дело, а ей без всей этой чепухи было грустно и тоскливо. Она лишь отдавала ему свое тело, сама же оставалась бесчувственной. Сегодня все было по-другому – они слились в решительную минуту, ей тоже стало хорошо, но в самый исход, когда и он разнежился, его сознание распахнулось и Пэт вдруг узрела проблеск чего-то тайного, жуткого, никогда не упоминаемого, жившего в его сознании.

Потом она лежала на кровати одна, мысли скользили по поверхности, но то пугающее, мрачное, что открылось ей в истекающее мгновение, теперь леденило сердце. Он потерял уверенность в себе? Он смущен? Это из-за трагедии, разыгравшейся на «Кулликки», или причина лежала глубже? До какой же степени он зажал свое бессознательное, если даже в такую секунду оно не всплыло, не явилось, лишь шевельнулось под спудом запретов, носило тревожный отсвет…

– Марк, – прошептала она, – это правда?

Он уже был одет, стоял у окна и глядел на море. Волны замедлили свой бег, округлились гребни, звездная тихая ночь заглядывала в кабину. С палубы доносилось теперь уже спокойное, более-менее равномерное повизгивание лебедок, меняющих парусность. Шхуна стремительно, лишь изредка кланяясь волнам, мчалась вперед.

– Ты никому не должна говорить об этом. Иначе они пустятся во все тяжкие, последние запреты рухнут. Дети, конечно, тем более не должны знать. Никто не догадывался об этом, разве что Кеоги… И Манион… Но у Алекса есть собственные резоны помалкивать.

– И как… как давно это случилось?

– Может, с восстания, может, после смерти жены я стал скопцом.

– Боже мой! Но мы полагали, что Кеоги…

– После смерти Синдии они восстановили меня, и я прошел курс лечения в автоклаве. – Марк говорил спокойно. – С точки зрения органики все функционирует прекрасно, а вот с наследственным аппаратом что-то не так. Мой брат назвал бы это возмездием, ощущением греха. Никак не могу найти причину, смелости не хватает… Или это произошло в результате психической травмы, когда тебя из грязи да в князи?.. – Он подошел к кровати, сел и принялся долго и внимательно изучать ее лицо. – Лекарство только одно, – наконец выговорил Марк, – и оно в моих руках: не давать себе поблажек, побуждать двигаться вперед, к победе. Мы еще можем добиться успеха. «Ментальный человек» будет создан, если мы не дадим детям пройти через «врата времени». В идеале мы нуждаемся в них во всех. В крайнем случае мне хватит одного моего сына.