Повешенный - Алексей Викторович Вязовский Страница 7

Все-таки тут история очень похожа. Петр Первый есть, «бедный» Павел тоже. Сквозь броню равнодушия проклюнулись ростки интереса.

— Дай угадаю: какой-нибудь молодой повеса?

— Ты вспомнил, да⁈ — обрадовался Петр.

— Почти — не объяснять же парню, что ничто не ново под луной — так надо понимать, на дуэли с ним отец и погиб?

— Да. Формальный повод конечно, был другой, и не по чину боевому генералу с адъютантом стреляться. Можно было просто сослать наглеца на Кавказ, и дело с концом. Но разве твой героический батюшка мог такое спустить какому-то молодому вертопраху⁈

— И где сейчас этот дурак, на Кавказе?

— Паш, ты себя недооцениваешь! Ты его тем же вечером снова на дуэль вызвал, пока арестовать не успели, и застрелил. Так что отец твой с легким сердцем отошел в мир иной. Спасти Алексея Павловича лекари не смогли — ранение было слишком серьезным. Даже дар оказался бессилен.

— А что император?

— Он твоего отца любил, шутка ли — две галлийские войны бок о бок. Да еще и тема для него самого было крайне болезненная — царь Александр тогда только что узнал об измене своей любовницы Нарышкиной и расстался с ней. Поэтому покойный император просто приказал замять эту некрасивую историю. Матушке твоей велел траур блюсти подальше от столицы, а нас с тобой тут же с важным поручением в Бессарабию отправил.

— Так надо понимать, что моим секундантом на дуэли был ты?

— Ну, кто ж еще? — искренне удивился Южинский — Надо же было все в большом секрете держать.

— А что великосветские сплетники?

— Слухи неясные ходили, но недолго, и в основном о твоей дуэли. А поскольку дело было в самом конце весны, когда все уже начинали разъезжаться из столицы по своим имениям, то к осени все окончательно забылось.

Мне оставалось только покачать головой… Интересно живут тут люди. Заговоры плетут, на дуэлях стреляются, родовитых невест похищают, как простых пейзанок.

— Так надо понимать, что граф Бекетов ни с дочкой, ни с нами — внуками, не знается?

— Нет, конечно. Как ты себе это представляешь? Он же Елизавету Александровну приданого сразу лишил и запретил ей на пороге отчего дома появляться.

Дверь в камеру отворилась и солдат осветил нас фонарем, заставляя прищуриться и прервать разговор на самом интересном месте.

— Ваши благородия, я извиняюсь, но пора расходиться. Не приведи Господь, начальство пойдет с ночным обходом, нам всем тогда не поздоровится. Завтра еще свидитесь.

— Спасибо, Прохор! За все тебе спасибо! — поднялся с кровати Южинский. Сжал мою руку и пошел к двери. В дверях обернулся — Не отчаивайся сильно, Павел Алексеевич. Все может еще как-то образуется божью милостью…

Глава 4

Меня разбудили рано, но за окном уже рассвело. А поскольку день был снова пасмурным, то в камере снова царил сумрак. Вот вроде только уснул после разговора с Южинским, а тут уже снова раздался лязг замка… Но сегодня в дверь вошел незнакомый военный. Судя по всему офицер, только из младших чинов

— Сударь, будьте добры одеться и проследовать за мной.

Пришлось вставать. Хорошо хоть офицеру хватило такта выйти из камеры, прикрыв за собой дверь, и одевался я в гордом одиночестве. Подумав, накинул еще шинель на плечи — мало ли куда меня поведут, может, через улицу идти придется. А может и повезут куда в карете.

За дверью меня ждал не только офицер, но и двое конвойных с ружьями. Так мы клином и двинули по коридору второго этажа, по лестнице в этот раз не спускались. Меня привели к дверям какого-то кабинета, велели сесть на скамью и тут же надели мне на руки — широкие железные браслеты, соединенные между собой толстой цепью. Это ручные кандалы, так надо понимать. Ну, спасибо хоть без ножных обошлись. Будто мне есть куда бежать. Мало того — потом накинули еще и полотняный мешок на голову. Видимо, для того, чтобы я никого из других заключенных не смог увидеть, а они меня. Конспираторы хреновы… Так мне же и лучше. А то буду истуканом стоять перед незнакомым человеком.

Просидел так минут пятнадцать, даже успел немного подремать. Потом дверь скрипнула и чей-то скрипучий голос произнес

— Заводите арестованного.

Мешок с головы моей сдернули, а когда я замешкался, один из солдат в плечо легонько подтолкнул, указывая глазами на открытую дверь. Я неловко поправил закованной рукой шинель на плече и, гремя цепями, пошел, куда велели.

В кабинете, который больше смахивал на допросную, если и было светлее, чем в моей камере, то ненамного. Такое же зарешеченное выходило на какую-то глухую кирпичную стену. У окна стоял стол, за которым спиной к свету сидел мужчина в мундире, перед столом стул для арестованных. Чуть дальше находился еще один стол, но уже гораздо меньшего размера и с зажженной лампой — за ним, уткнувшись в бумаги, сидел то ли секретарь, то ли простой писарь. Больше здесь никого не было, солдаты остались за дверью.

— Присаживайтесь, Павел Алексеевич. Я старший дознаватель Особой канцелярии Министерства полиции, статский советник Гирс Иван Никифорович.

Внешность мужчина имел опять же примечательную. Мужественное лицо, карие глаза. Единственное, что отличало этого Гирса от других дворян — не в меру пышные бакенбарды и бледное, вытянутое лицо. Выглядело это немного странно. А вот голос… густой, сочный бас! Его хотелось и хотелось слушать. С таким в опере выступать, женские сердца пленять. Какой-то необычный голос у этого бледного «вампира»!

— Доброе утро, господин Гирс- вежливо поздоровался я и выжидательно уставился на дознавателя. Но похоже, как-то неправильно поздоровался с чиновником, потому что тот поморщился, словно я нарочно оскорбил его своим обращением «господин».

Ну, а откуда я знаю, как надо? Сказал, что первое в голову пришло. Мы смотрели друг на друга, и никто из нас не спешил отводить взгляд. Пауза затянулась. Я старался выглядеть как можно равнодушнее, не произнося ни слова и не проявляя никаких эмоций, поскольку мне так никто и не удосужился объяснить, зачем меня сюда вообще вызвали.

Дознаватель первым опустил глаза и уставился в раскрытую папку, лежащую перед ним

— Павел Алексеевич… после того, как ваша казнь закончилась совершенно неожиданным образом, у вас появилась возможность подать прошение о помиловании на имя государя Николая I. Думаю, что Его Императорское Величество проявит свойственное ему христианское милосердие и смягчит вашу незавидную участь, сохранив жизнь.

— Не вижу в этом необходимости — с холодным безразличием пожал я плечами — моя участь вполне меня устраивает.

— Вы не хотите жить⁈ — с показным удивлением поинтересовался чиновник — Готовы пройти еще раз через позорное для офицера и дворянина повешение?

— Готов. Почему нет. Тем более, меня уже лишили и дворянского титула, и офицерского чина.

— Уму непостижимо! Что за дикое такое упрямство, Павел Алексеевич⁈

Я снова пожал плечами и замолчал. В такой непонятной ситуации мне вообще было лучше помалкивать, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего и не отправится к инквизиторам.

Но Гирса мое молчание только подстегнуло. Он вдруг раскипятился, начал взывать к офицерской чести и совести православного человека. Добрался даже до христианского смирения. А поняв, что никакие доводы на меня не действуют, перешел к завуалированным угрозам. Из чего я сделал логичный вывод, что начальство ему приказало любой ценой получить от меня прошение о помиловании.

— Не усугубляйте своей вины неразумным отпирательством, сударь! Подумайте о своей семье, о своей несчастной матушке: каково ей будет узнать, что сын ее чудом выжил, а потом отказался от спасения из чистого упрямства?

— Ничего, семья как-нибудь переживет и мою вторую казнь. Иван Никифорович, давайте уже закончим этот пустой разговор. Я ничего писать не буду, как бы вы здесь не старались.

Да, если бы я и хотел, то все равно не смог бы, поскольку понятия не имею, как это вообще делается. Стоит мне взять перо в руки, как тут же станет ясно, что я еще тот самозванец! Или все решат, что Павел Стоцкий сошел с ума. И вот не знаешь еще, что хуже.

— Вы это все нарочно делаете⁈ Мечтаете прослыть несломленным героем⁈ Брутом русским себя возомнили⁈ Ну, так я вам вот что скажу, сударь: никакого героя из вас не получится! Вас похоронят в канаве, как простого каторжника. И у семейства вашего