Генри Олди - Внук Персея. Сын хромого Алкея Страница 70

– Не ходи…

Рабыня‑эфиопка расчесывает Алкмене волосы. Гребень серебряный, тонкой работы. Между зубьев – ямки для благовоний. В покоях пахнет мятой и миртом. Так сбрызгивают ловушки, вспоминает Амфитрион. И улыбается: ловушки больше не нужны.

– Я еще не на войну, – говорит он. – Я к Креонту.

Алкмена вздыхает:

– Это значит, на войну. Кому ты лжешь?

Он молчит.

– Мой отец простит. Он вернет тебе клятву. В царстве мертвых нет памяти, там легко прощать. Мой отец простит тебя, и все будет хорошо.

Я не прощу, молчит он. Я не отдам клятвы.

Рабыня вдевает серьги в уши госпожи. Серьги трехглазые, в виде тутовых ягод. Лоб Алкмены обвивает шнур с золотыми нитями. Рабыня завязывает шнур и начинает делать госпоже прическу. Волосы разделяются на мелкие пряди. Пряди заплетаются в косички. Косы собираются в узел на затылке. Очень сложно. Очень важно. Рухни небо – рабыня и глазом не моргнет.

– Ну и что? – говорит Алкмена. – Проживем и без детей.

Ты быстро привыкла к роскоши, думает он, любуясь женой. Нет, не так: ты быстро вспомнила, что такое роскошь. Боги, даруйте ей долгую и счастливую жизнь! Она достаточно вынесла. Амфитрион знает: в сердце ухоженной, душистой Алкмены прячется верная спутница, без ропота вынесшая три года скитаний. Если понадобится, она снова отправится в путь. В дождь, в сушь, по разбитым дорогам. Боги, сделайте так, чтобы не понадобилось!

– Возьмешь Елену, – Алкмена кивает на эфиопку. Рабыню стали звать Еленой с тех пор, как никто в Фивах не сумел произнести ее настоящее имя. – Она красивая. Или кого‑нибудь еще. Из свободных. Они родят тебе сыновей. Я приму мальчиков, как родных.

Рабыня смеется. Изгибается всем пышным, цветущим телом. Елене весело. Елена готова хоть сейчас. А что мальчики выйдут смуглые, с вывернутыми губами – это ничего. Эфиопка знает: у господина бабушка – из Людей‑с‑Обожженным‑Лицом[82]. Госпожа рассказывала. Господин свой, от него пойдут хорошие дети.

– Я клялся дедом, – напоминает Амфитрион. – Памятью моего деда.

– В царстве мертвых нет памяти, – повторяет Алкмена.

– Только не у моего деда. Он ничего не забыл. И ничего не простит.

– Даже тебе, любимому внуку?

– Мне – в первую очередь.

– Ну и пусть. Не ходи на войну.

– Ты родишь мне сыновей, – говорит он. – Близнецов.

И выходит во двор.

У ворот сидит Аркесий, сын Кефала. Юноша прутиком чертит в пыли, у себя под ногами. Подойдя ближе, Амфитрион узнает: край пористого сыра – западное побережье Акарнании. Пятно от масла – Левкада. Южнее в море плавает недоеденная куропатка и птенец с собачьей головой – Тафос и Итака. Между птенцом и куропаткой – пролитое вино. Кончик прута завис над проливом.

– Сколько? – спрашивает Аркесий.

Славный парень, думает Амфитрион. С пониманием.

– Двадцать стадий, не больше.

Прутик гуляет туда‑сюда. Измеряет ширину пролива: да, два десятка стадий.

– Ты забыл главное, – Амфитрион забирает прут у юноши, ставит крохотную точку в проливе, на середине пути от большого острова к маленькому. – Это Астерида. На перешейке – городок. Жителей горстка, мужчины – трусы. Хорошие пристани с обеих сторон. Мелочь, а приятно.

– Это главное? – интересуется Аркесий.

И, нахмурив брови, кивает:

– Да, ты прав. Это главное. Мне нравится твой замысел.

Амфитрион смеется. Парень быстро соображает. Так быстро, что хорошо иметь Аркесия на своей стороне. Копий хватает, не хватает умных голов. Мои сыновья будут сильными и умными, думает он. Все считают, что я иду на войну за славой. За богатством. Из‑за клятвы, наконец. А я иду за сыновьями. Иногда, чтобы прийти на ложе к жене, надо дать славный крюк. Иначе не получится.

– Отец прислал гонца? – спрашивает он.

– Да, – бросив прут, Аркесий обеими руками лохматит свою рыжую шевелюру. Привычка, оставшаяся с детства. – Афины согласны. Их долю в добыче пришлось увеличить.

– Намного?

– Не слишком. Жадность у афинян еще не сожрала разум. Сейчас отец едет к дедушке Деионею, в Фокиду. Дедушка обещал дать людей, и еще уговорить локров. В Локриде засуха, народ обнищал. Грабеж – их единственное спасение. Что с арголидцами?

– Аргос даст воинов. И Тиринф. Мой старый отряд: те, с кем я бил телебоев в Орее. Микены отмалчиваются. Мой дядя Сфенел вертится, как угорь на жаровне. И добычи хочется, и мне завидует. Вот кто уверен в моей победе… Иначе чему завидовать?

– Скорлупа трещит, – жалуется рыжий. – С самого утра.

– Пройдет, – успокаивает парня Амфитрион.

Он уже знает, что Аркесий болен. У парня временами трещит скорлупа. Это означает, что Аркесий держится за голову, и глаза парня делаются рыбьими. Припадки – наследство по материнской линии. Люди болтают, что у афинских басилеев Эрехтея и Эрихтония – и так вплоть до Кекропа, основателя Афин – имелся не только змеиный хвост вместо ног, но и куриное яйцо вместо мозгов. Когда Афинам грозила беда, яйцо начинало потрескивать. Врут, сплетники. Скорлупа – скорлупой, а мозги у Аркесия что надо. Рыжий сын Кефала рассказывал, что самый сильный приступ был у него в Афинах, когда он сбежал от родственников матери, желая следовать за изгнанником‑отцом. Тогда просто мир рушился, не иначе. Треск стоял такой, вздыхал Аркесий, что легче оглохнуть. А сейчас трещит, но терпимо.

– Ты обещал моему отцу остров, – напоминает рыжий.

– Я сдержу слово. Хочешь Астериду?

– Я хочу Итаку. Дашь мне Итаку?

– Хорошо. Тебе – Итаку, твоему отцу – Тафос. Договорились?

Аркесий кивает. Взгляд парня сияет. Кажется, скорлупа угомонилась.

– Мне жаль, друг мой. Для такого похода у Фив не хватит войск.

Басилей Креонт с огорчением развел руками. Идея похода на телебоев грела ему сердце. Давненько Фивы не покрывали себя воинской славой. Добыча, опять же… Казна Птерелая ломится от золота и драгоценностей. Еще бы! – столько лет безнаказанно грабить корабли в прибрежных водах. И разве одни корабли?

– У Фив будут сильные союзники, – Амфитрион предвидел это возражение. – Нас поддержат локры, фокейцы, аргивяне…

Креонт отхлебнул вина из кубка. Бросил на собеседника быстрый, испытующий взгляд. «А ты, Персеид, не так прост, – читалось в глазах басилея. – И слов на ветер не бросаешь. Успел договориться, да? Какие еще новости у тебя за пазухой?»

– Хорошо, допустим. На чем мы поплывем к Тафосу? В яичных скорлупках? У Фив нет флота. Нет гаваней, откуда можно выступить в поход. Боги поместили Фивы между двумя заливами, Крисейским и Эвбейским. Нам одинаково далеко в обе стороны.