Как закалялась сталь - 2057. Том 2 - Елизавета Огнелис Страница 8

Поэтому Марат всегда относился к настороженностью к людям, которые стремились к тому же что и он сам, и при этом заявляли что они законопослушные, порядочные и вообще добрые и славные люди.

«Эй, ребята, — заявлял он неоднократно. — Вы собрались брать власть. Более того — менять формацию. Вы заявляете что приверженцы революции и новых идей… и при этом говорите мне быть мирным и законопослушным? Я наверно, не туда попал…»

Далее… он с философским юмором относился к приверженцам «кружковщины». Сидят себе тихо, досконально изучают труды Маркса, Энгельса и даже Троцкого. Ну и пусть сидят, не мешают — и то хорошо. Люди осознают, что они никакие не бойцы, и по опыту Марат знал, что большинство из них трусливы и робки до потери сознания от стресса. Может быть, далеко в будущем, и только после Революции их теоретические познания и пригодятся. Как промежуточная стадия принятия решений. Или, если кому-то из них удастся придумать и доказать что-то новое. К уже придуманному и доказанному. Но не более…

С некоторой настороженностью он относился к соратникам, которых называл «пораженных митинговщиной». Митинги и вообще любые формы легального протеста он вообще не считал борьбой. Любое животное, если его пнуть — будет протестовать, хотя бы голосом. Вот если вцепиться в пинающую ногу мертвой хваткой — это борьба… Но такие методы обычно никак не согласовывают с обидчиком. Хотя в свое время Марат поучаствовал в сотнях, и сам организовывал десятки митингов и пикетов — но считал это совершенно бесполезным, бестолковым, и к тому же — крайне опасным делом. Особенно для новичков.

С некоторой долей сожаления (и капелькой презрения) — он относился к «выборщикам». Эта большая, огромная масса красного движения была поражена манией выиграть выборы. Причем любого уровня. И почти всегда проигрывали. Даже если выигрывали — то не понимали, что тоже проиграли. Что отдали способного человека в систему, которая либо воспитает его как надо, либо выплюнет — на следующих выборах. Причем многие из выборщиков производили впечатление адекватных разумных людей, с нормальными, трезвыми взглядами. Которые даже понимали, что выборами ничего не изменить. И все равно — наступало время, и возжа оказывалась ровно под хвостом.

С нескрываемым презрением и даже некоторой долей ненависти Марат относился к «официальным» коммунистам. К членам вполне себе легальной и официальной коммунистической партии. Которая кормилась почти исключительно из бюджета якобы враждебного к нему государства. Марат побывал и среди них, узнал изнутри, и сейчас абсолютно точно понимал, что это никакие не коммунисты. И даже не партия. Конечно, в низовых рядах среди них было достаточно много хороших людей. У Гитлера в СС, кстати, тоже наверняка работало множество прекрасных людей… Но вся верхушка, все высшее руководящее звено представляло собой аппарат, который пытался контролировать и подавлять (и довольно успешно, кстати!) — любую оппозиционную а уж тем более революционную деятельность. Марат знал — когда придет время, наступит час «Х», — то всю эту верхушку надо будет уничтожить. Ликвидировать начисто. Потому что именно высшие руководители официальной коммунистической партии — и являлись главными врагами. Которые были отобраны и поставлены в руководство этой партии намеренно и специально.

Другие партии и оппоненты воспринимались Маратом именно так — реально как настоящие оппоненты и конкуренты. Но эти официалы… Они на сей момент были первыми и пока непреодолимыми препятствиями на пути Революции.

Но были и другие. Они были редки, как крупицы золота в песке. Их было так же мало, как мало настоящих художников, реальных поэтов и талантливых учёных. Эти другие тоже воспитывали себя, учились, и постигали совсем непростую науку Революции. Они были как олимпийские чемпионы — необычайно редки и при этом требовали серьезного внимания, полного доверия и абсолютной отдачи. Даже в неогранненом, необученном виде эти люди были крайне опасны — для любых врагов и конкурентов. Именно их и искал Марат, учился вместе с ними, боролся рядом, плечом к плечу. Одна из них была его женой. Точнее даже не совсем женой, хотя они были официально расписаны. Для Марата Юта значила куда больше, нежели банальная спутница жизни для продолжения рода, дела и фамилии.

Но почему же он считал себя коммунистом? Почему идеи коммунизма ему были так близки? Вполне вероятно, из-за того, как Марат видел этот мир. Многие видят его как вещь, и нагромождение вещей. Эти вещи могут быть прекрасны, или уродливы. Но все эти вещи (и большинство людей не подвергает это сомнению) — кому-то принадлежат. Даже не кому то — а вполне конкретным людям.

Марат знал, что это не соответствует истине.

Были и другие люди. Они видели не столько вещи, сколько их стоимость. Красота для них выражалась в каком-то эквиваленте, обычно денежном. Уродство, впрочем, они тоже оценивали деньгами.

Марат точно знал, что практически ничего в этом мире оценить деньгами нельзя. Он видел, много раз в своей жизни испытал, как деньги приводят людей к катастрофическим последствиям. Зачастую эти последствия наступали не для тех людей, у которых эти деньги были. О нет, как раз самые ужасные вещи происходили с теми, у кого этих денег не было.

Были и другие люди. Все совершенно разные. Но почти никто обычно не смотрел в саму суть. Марат видел не вещь, не явление, не цвет. Он слышал не звуки. Осязал не тепло или холод. Он видел вещество из молекул, которое в свою очередь состояло из атомов, а те, в свою очередь состояли из протонов, нейтронов и электронов. Вот так все просто. Обладая знаниями — мозг Марата воспринимал все как есть. Цвет — как отраженные световые волны. Движение — как энергию, приложенную к массе. Он как то прочитал, что выдуманный писателем Томасом Харрисом доктор Ганнибал Лектер — воспринимал мир также. И, наслаждаясь звуками скрипки — слышал и восхищался причудливым переплетением звуковых волн.

Смущало ли это Марата? Ни капли! В работах Маркса и его последователей он нашел то же самое. Человечество продолжало жить в мире иллюзий. Человек считал, что одна вещь — его. Другая — соседская, третья — божья, а в четвертой вообще поселился некий добрый (или злой) — дух. Как раньше — это мой раб,