Андрей Валентинов - Диомед, сын Тидея. Книга 2. Вернусь не я

Андрей Валентинов

Диомед, сын Тидея. Книга 2. Вернусь не я

В такие времена побег – единственное средство, чтобы выжить и по-прежнему мечтать.

К вам я пришел, о друзья,с достославной войны,Что затеял дурак-рогоносец…

Диомедовы острова[1]

(Кеосский ном)[2]

Я понял – прощаться незачем.

Я уже попрощался.

Белая птица села на протянутую ладонь, укоризненно поглядела в глаза. Да, конечно, я не простился с тобой. Извини, птица! Извини – и прощай.

Хайре!

Почему-то в последние дни – в мои последние дни – я перестал видеть во сне людей. Только море, скалы, леса, пустыню – все, что довелось пройти. Винноцветные волны, бьющие в черный борт корабля, желтую степь по дороге в Хаттусу, заросшие кедром склоны Антиливана, песок у Аскалонских стен, окровавленную траву Фимбрийской равнины, зеленые рощи Лация…

Но чаще всего снился Океан – серое безвидное небо, туман над седой водой, вечный несмолкаемый гул равнодушных волн. Даже сейчас, сквозь неверную пелену летнего рассвета, я чувствовал его равнодушное дыхание. И только совсем недавно понял – это не зря.

Пора?

…Серый камень надгробия, еле заметные критские значки, идущие справа налево…

«Времени много создал Уранид[3],Только много не значит – бессчетно.Жизни положен предел.И Время подходит к концу».

Тогда, на острове Эола, я прочитал эту надпись вслух. Идоменей, стоявший рядом, сжал губы, еле заметно передернул плечами, словно над Полем Камней подул зимний ветер.

Я не прощался с тобой, загорелый дочерна критянин, последний Минос! Мы встретимся в Океане – там, куда нет дороги Крону-Времени, Крону-мертвецу, и наши призраки когда-нибудь обнимутся среди вечной пучины. И с тобой, Одиссей Любимчик, ведь, говорят, ты тоже где-то за безвидной серой гранью. Не зря ты набрал Океанской воды в последний день перед тем, как мы увидели Италию!

Пора!

Я поглядел назад, на спящий в ранних рассветных лучах город, мой Аргос Гиппион, Аргос Конеславный[4], на зеленый берег моей Италии. С тобой я тоже не прощаюсь, Италия-Этолия, Земля Телят! Прав был Протесилай Чужедушец, кончается все, даже Смерть, и когда-нибудь я снова пройдусь по серому прибрежному песку.

Нет, не я! Не я-прежний. Вернется кто-то другой, непохожий. Так всегда бывало, всю мою жизнь – такую долгую. Такую короткую…

– Ты – последний, Тидид! Последний из нас, кто был под Троей. Я скоро уйду, ты останешься. Наверное, страшно быть последним?

– Я не последний, Гелен! Может, еще кто-то в Элладе, на Востоке…

– Нет… Я ведь Прорицатель, не забыл? В Трое меня никто не слушал – как и мою сестру Кассандру. Но это я вижу… Ты останешься один, среди наших могил.

– Когда ты уйдешь, Гелен, уйду и я…

Гелен Прорицатель, сын Приама Троянца, когда-то чудом уцелевший в страшной резне на Фимбрийской равнине, ушел несколько недель назад. Мне долго не хотели сообщать, боялись, что старик – это я-то старик? – расстроится, станет плакать…

Я не плакал, Гелен, мой бывший враг, мой последний друг. Ведь мы с тобой тоже встретимся! И с тобою, Главк-побратим, когда-то протянувший мне руку возле желтого Скамандра, и с тобою, Эней Плакса, и с тобой, малыш Лигерон, и с тобою, Эвриал Смуглый! И со всеми остальными, кто ждет меня под стенами Трои…

Встретимся! Обнимемся у Ватиейского холма!

Папа, дядя Эгиалей, дядя Эвмел, Амикла… С вами я не прощаюсь – даже сейчас. Ведь вы всегда были со мною – и теперь вы тоже здесь. И Ты, Светлая, чья красота блистала подобно Новогодней звезде над всей моей жизнью!..

…Мама! Все эти долгие годы я так надеялся, что мы все-таки увидимся. Твой сын уходит без Тебя, мама!

Белая птица не спешила прощаться – все летала рядом, заглядывала в лицо. Я улыбнулся, помахал ей рукой. Когда я уйду, останется сказка – сказка о старике, жившем на маленьком острове в окружении дивных птиц, которые не боялись людей. Уже сейчас поговаривают, что неспроста так часто бывает на этих островах Диомед Маурус, регус Великое Копье. Ибо там, среди голых скал, слетаются не птицы – собираются его друзья, когда-то бывшие людьми. Потому они так приветливы, потому так часто встречают корабли, идущие из Эллады.

…Не из Эллады, конечно. Из той земли, что когда-то была Элладой.

– Аргоса больше нет, Тидид. Волки воют на руинах Лариссы. Микены… Микен тоже нет. И Пилоса… И Спарты… Ты разрешишь мне умереть здесь, в Италии? Ведь твой город тоже называется Аргос…

– Зачем тебе умирать, Сфенел?

– Время… Я пережил мой Аргос, Диомед. Наш с тобой Аргос! Мне нельзя было оставаться там, но я всю жизнь хотел стать ванактом! Не ты был всегда вторым, Диомед… Но ты прав, Тидид, – проклят этот венец! И все без толку… Помнишь, дядя Амфиарай говорил, что я отдам тяжкую ношу сыну? Отдал… Мой Комет погиб у Трезенских ворот, когда дорийцы пошли на приступ. А я… А я все еще жив… Ты меня простишь? Хотя бы сейчас, перед смертью?

Простил ли я Капанида, моего бывшего друга? Когда мою душу станут расспрашивать у Белого Утеса, тогда я скажу правду.

Птица была уже не одна. Налетели со всех сторон, окружили, подняли крик – жалобный, отчаянный…

Не плачьте, птицы! Может, люди правы, и вы – действительно те, с кем я уже давно попрощался? Тогда вам незачем плакать! Не грусти, птица-Подалирий, не зови богов, птица-Калхант, не тревожься за своего ванакта, птица-Ром!..

Скажи, птица-Грес, волки тоже умеют летать?

Я подошел к самой кромке скалы. Море дышало рядом – тихое, безмятежное. Почему-то думалось, что все так и будет: раннее-раннее утро, море в розовой крови восхода, одинокий старик на черной скале. Все сделано, все сказано…

Все ли? Еще недавно казалось, что остановиться нельзя. Еще один город, еще одна дорога, еще один мирный договор, еще один корабль из Эллады с черными от горя беженцами. Но сейчас понял – пора! Сделанное – сделано, хорошо ли, плохо – пусть другие рассудят. Как любят повторять лохматые и нахальные римляне: кто может, пусть сделает лучше.

Почему сейчас так часто стали говорить о Риме? Может, прав бородатый пророк из Аласии, когда-то передавший мне слова Элохи-пастыря, и этот городишко на желтом Тибре действительно будущий Вечный Город?

…Смешно, но римляне уже начали спорить, кто именно провел деревянным плугом борозду на Авентинском холме и заложил первый камень. То ли Эней, то ли Маурус-Квирин, то ли Одиссей-странник. А ведь и века еще не прошло! Что они придумают через тысячу лет?

Придешь ли Ты сюда, на землю зеленой Италии, Элохи-пастырь?

Да, пора! Челнок легко покачивается на розовой воде. Весел нет, да они и не нужны. Океан рядом, только шагни со скалы, только посмотри вдаль…

– Не умирай, Кора! Не уходи! Что я стану делать без тебя?

– То, что и прежде, Тидид. Ты пойдешь дальше. Я же вижу, как ты смотришь на море! Я… Я была тебе хорошей женой, Дамед-ванака?

– Зачем ты спрашиваешь, Кора?.. Не надо… Не надо!..

– Не плачь, глупый Тидид! Ты ведь сам говорил: куреты не плачут…

– Кора! Светлая! Не уходи, не бросай! Я же останусь один, совсем один!..

– Ты никогда не останешься один, Диомед… Прощай! Все будет хорошо, мой ванакт. Все будет хорошо…

Ты права, Кора! Даже сейчас я не один, со мною белые птицы, птицы-друзья, которые никак не хотят отпускать, кружатся, задевают крыльями… Не волнуйтесь за меня, друзья. Когда-нибудь встретимся снова!

Я обернулся назад, улыбнулся уходящей от меня навсегда земле…

Легко качнулся невесомый челнок.

Все!

Диомед, сын Тидея, Дамед бар-Тадай, Маурус Великое Копье, все, кем был Я, все, чем Я был…

Хайре!

…Почему-то страха не было. Даже когда вокруг заклубился знакомый седой туман, когда в лицо плеснула ледяная волна-призрак… Разве этим ТЫ напугаешь меня, Океан-Ограничитель? ТЫ не страшнее грозы посреди закатного моря, когда молнии рвут серое небо, когда черный гром…

Песнь первая

Собачья звезда

Строфа-I

Тр-роя! Тр-р-роя! Тр-р-р-р-ро-оя-я-я!!!

Ранние сумерки, серое безвидное небо, клочья тумана, уже почти незаметные, исчезающие за темной кормой…

– Тр-р-р-р-р-р-ро-оя-я-я-я-я!!!

Белый огонь, черный гром.

– Тр-р-роя! Тр-р-р-р-роя! Пр-р-р-р-риходите!..

Над замершими на неспокойной ряби моря кораблями, над тревожно дрожащими полотнами парусов, над застывшими в ужасе людьми – еще живыми, еще верящими, что переживут этот бесконечный вечер, эту близкую страшную ночь…

– Тр-р-р-р-р-роя-я-я-я! А-ха-ха-ха-ха!

Серое – нет, уже черное – небо смеялось. Хохотало. Гоготало. Давилось весельем.

– А-ха-ха-ха-ха-ха! Гер-р-р-р-рои! А-ха-ха-ха-ха-ха!

Я застыл, не чуя окаменевших пальцев, мертво вцепившихся в мокрую холодную доску борта. Ту самую, что отделяла всех нас, еще живых, от черной пучины. Не доска – яичная скорлупа. А молнии все били, разрывая небо на части, и белые барашки неслышно проступали на острых гребнях волн. Не было сил даже зажмуриться, даже шевельнуть губами – как в ту ночь, когда ОН, мой НАСТОЯЩИЙ Дед, пришел, чтобы пообещать мне великую славу.