Сергей Самаров - Славянский сокол Страница 10

Всем любопытным, естественно, мест не хватило. Даже король Карл, объявляя турнир, не предполагал, что его импульсивная задумка, вызванная возвращением графа Оливье и так удачно использованная по совету Алкуина, вызовет небывалый интерес несмотря на достаточно короткий объявленный срок подготовки. И сейчас ближайший холм, поросший редким лесом, был весь усыпан людьми, стоящими и сидящими на склонах, даже устроившимися, подобно невиданным птицам, на ветвях деревьев.

Карл, в своем стремлении достичь мира и согласия в саксонских землях, не пренебрег даже первым днем праздника, чем, конечно, заслужил среди простых людей уважение. Народ любит, когда правители не брезгуют его развлечениями. Королевская ложа, завешанная коврами по случаю личного присутствия монарха, была заполнена придворными не в меньшей степени, чем простолюдинами берфруа.

В ристалище, почти вплотную к ограждению, прямо против мест, где сидели король с двором, соревновались в умении владеть дубинкой дюжие волосатые молодцы из саксонских лесов и болот. Придворные посматривали на них с любопытством. Турнирные стражники, специально выбранные монсеньором Бернаром из числа наиболее опытных и рассудительных воинов королевской армии, внимательно смотрели за тем, чтобы хотя бы это состязание обошлось без жертв. Получившему увесистый удар по голове заглядывали в глаза, определяя, как человек соображает и может ли он продолжать схватку. По правилам, тот, кто касался земли коленом или рукой или же просто не мог уже эффективно защищаться и сам наносить удары, признавался проигравшим. Тогда стражник просто бросал между дерущимися свой герольдский жезл, украшенный праздничными лентами, и уже сам герольд, выступивший из тени ограждения, где ему было специально отведено украшенное многими гербовыми щитами место, объявлял победителя.

Дубинки у противников были разные. Одни предпочитали короткие и увесистые, с сучковатыми утяжеленными концами, похожие на боевые палицы. Другим больше нравились длинные, как посохи, палки, которыми можно было одновременно наносить и обыкновенные оглушающие удары, и колющие – весьма болезненные, когда они попадали в лицо или в ребра, хотя такие удары и не выводили соперника из строя полностью. Перед началом схватки турнирные стражники проверяли каждую дубинку тщательно. Правила запрещали утяжелять дерево металлом или, уж тем более, вбивать в него гвозди, чтобы нанести сопернику увечье.

– Меня с раннего детства занимает один вопрос, – сказал Карл, полуобернувшись через плечо и показывая этим, что обращает свой вопрос ко всем придворным, собравшимся в его ложе. – Что представляет собой человеческая голова? Для чего она человеку дана? Только ли для того, чтобы соответствовать какому-то определенному образу?

– Мне всегда казалось, ваше величество, – ответил, тихо посмеиваясь, граф Оливье, на правах маршала турнира сидящий по правую руку от короля, – что голова дается человеку для того, чтобы думать ею. Хотя бы иногда… К сожалению, не всем удается делать это в равной мере.

– Но тогда каждый увесистый удар дубинкой должен выбивать из нее по мысли. Сколько получишь ударов, на столько же меньше станет в голове мыслей, – рассудил король. – Мне думается, что эти бойцы, – показал он на ристалище, – необыкновенно умные люди. Они получают такое громадное количество ударов и при этом еще остаются способными к размышлению. Посмотрите на этого…

Карл показал на невысокого крепыша, раскачивающегося из стороны в сторону, не давая возможности противнику нанести прицельный удар.

– В самом начале схватки его дважды прилично огрели прямо по лбу. А он все еще соображает, каким-то образом уворачивается от новых ударов. Он мне нравится, это точно… Ай-ай-ай…

Последнее восклицание у Карла вырвалось, когда крепыш пропустил сначала колющий удар прямо в нос, а потом и последний, завершающий, третий уже удар по лбу.

– Нет, – сам с собой согласился Карл. – Очевидно, все-таки первыми ударами у него основательно отшибли мыслительные способности. Я неверно выбрал себе предмет предпочтения.

– Я думаю, ваше величество, – тихо сказал из-за королевской спины аббат Алкуин, – что все зависит от головы. У каждого она разная, и мыслей у каждого человека разное количество. Но смею вас заверить, что я никогда не встречал человека настолько же умного, исходя из вашей теории, как монах нашего монастыря брат Феофан. Однажды, будучи еще достаточно молодым и еще не будучи монахом, он бежал по городской улице в своей родной Лютеции[9], и не мог знать, что перпендикулярно его движению по другой улице скачет лошадь со всадником. Прямо на перекрестке Феофан столкнулся с лошадью, ударившись лбом в ее лоб. Упали и он сам, и лошадь со всадником. Лошадь погибла от такого удара, а Феофан, осознав Божий промысел, оставивший его в живых, решил стать монахом.

– А что со всадником? – спросил кто-то из заднего ряда.

– Всадник удовлетворился ссадинами и ушибами, которые получил при падении. И вынужденно забрал Феофана с собой. Этим всадником был я.

– А почему вынужденно, и куда же будущий монах так стремительно мчался? – задал вопрос заинтересовавшийся король.

– Я дам один ответ сразу на два вопроса, ваше величество. Дело вот в чем: достославный Феофан отличается тем, что может выпить больше вина, чем в него может поместиться. Я до сих пор не могу разрешить эту странную задачу, хотя пытаюсь сделать это уже в течение десяти лет. А бежал он потому, что его за это умение преследовали. То есть он в каком-то постоялом дворе выпил чуть не бочонок вина, и оказалось, что по рассеянности забыл о собственной невозможности за это вино заплатить. И тогда решил убежать. За ним погнались. А тут лошадь со всадником… И мне пришлось во спасение такого любопытного представителя рода человеческого заплатить за этот бочонок, чтобы спасти Феофана от обязательных побоев. Вот он, посмотрите, готовится принять участие в состязании.

Брат Феофан в самом деле вышел в ристалище. Большой, пузатый и внешне ужасно неуклюжий, он вызвал в рядах зрителей смех тем, что перед боем начал закатывать сначала полы своей долгополой сутаны, засовывая концы под грубую веревку, заменяющую ему пояс, поскольку пояса на такой огромный живот не делал ни один ремесленник. Потом пытался подкрутить и широкие рукава, но на руках, к великому сожалению монаха, веревок не оказалось. Саксы, относящиеся к монахам с подозрением, хотя многие из местных жителей, стараниями Карла, уже прошли обряд крещения, искренне веселились, предвкушая показательное избиение слуги Господнего победителем предыдущего поединка. Приготовившись, брат Феофан истово перекрестился, вознес молитву и принял из рук турнирных стражников уже проверенную ими увесистую дубинку.

– Ну-ну, – засмеялся и король вместе с присутствующими. – А сколько вина вместил его живот сегодня утром?

– Я не могу этого знать, ваше величество, потому что мы расстались с братом Феофаном еще вчера вечером. Тогда он выпил у одного славянского купца месячный запас меда.

Поединок начался. Противник брата Феофана, не уступающий ему ни ростом, ни шириной плеч и отличающийся только поджарым животом, спокойно передвигался по кругу, поигрывая дубинкой и перебрасывая ее из руки в руку. Монах же, незыблемый, как центр Вселенной, стоял на месте, внимательно наблюдая за саксом. Тот вдруг стремительно прыгнул вперед и нанес удар в лоб. Другого этот увесистый удар свалил бы наземь, но брат Феофан его, кажется, даже не заметил. Тут же последовал второй и третий молниеносные удары, и только после этого монах сам сошел с места и двинулся вперед неожиданно быстро для солидной тяжести своего тела. Сакс, уверенный в беспомощности противника, не успел отскочить и получил удар в ухо такой силы, что тут же свалился под ноги брату Феофану.

Берфруа сначала изумленно замолчали, хотя только что свистели и гикали, а потом загудели, как гигантский потревоженный улей. Крепость лба монаха не могла оставить людей равнодушными, хотя многие посчитали его атаку случайной и не поддерживали восторга большинства.

– Мне понравился брат Феофан, – сказал король. – Должно быть, он в самом деле чрезвычайно умен. Удар дубинки для него все равно что укус комара.

И Карл дважды махнул перчаткой. Проклятые сакские комары донимали его даже на турнире.

Тем временем в ристалище вступил следующий боец. С этим брат Феофан справился так же быстро, как с первым. За ним последовали один за другим еще четверо, все крепкие и злые. И только с последним, вертким и быстрым горожанином из Хаммабурга, монаху пришлось повозиться так, что пот катился с толстого лица водопадом. Этот соперник сумел нанести Феофану множество не слишком сильных ударов, но никак не желал получать удары сам. И кончился поединок только после того, как монах, под смех и свист с берфруа, вдоволь набегался по ристалищу за юрким горожанином и все-таки сумел огреть его по спине своей дубиной. Удар был не слишком сильным, но горожанин упал на руки. Согласно правилам, это было поражением.