Елизавета Дворецкая - Лань в чаще. Книга 2: Дракон Битвы Страница 11

Он подставил ладонь под ее свесившуюся с колена руку – ее ладонь была заметно уже, но пальцы ее оказались лишь чуть короче; она посмотрела на него с удивлением, но тут же поняла, что он имел в виду, и поспешно отняла руку, словно прятала свое прямое родство с Эрной дочерью Херсира, которое не укрылось бы даже от слепого. Это понимание без слов волновало и радовало его, и Торвард со все большим удовольствием рассматривал ее тонкие запястья, ее стройную белую шею с такими пленительными ямочками возле ключиц, высокую и приятно полную грудь, очертания длинных ног под платьем, и сам понимал, почему она так оглядывается, чувствуя невольный жар этого взгляда. Его влекло к ней чувство острого, какого-то особо настойчивого любопытства и расположения, как к уже близкому существу. Очень хотелось подставить под ее голову свое плечо – оно, правда, тоже не слишком мягкое, но все же лучше годится быть подушкой, чем этот серый буковый ствол с сизыми пятнами лишайника. Но едва ли она согласится на такую замену: она явно не из тех, кто легко подпускает к себе.

Задумавшись, он снова ловил себя на том, что разглядывает ее, и дыхание его невольно учащается. Эта белая полоска кожи, видная в разрезе ее рубашки на груди, не давала ему покоя и отвлекала от всего того, о чем действительно стоило подумать! Например, о Бергвиде, о Дагейде, обо всех прочих неприятностях, которые занимали столько места в его мыслях раньше, а теперь вдруг отодвинулись куда-то очень далеко. И ему было хорошо, словно он явился на эту тенистую поляну просто для собственного удовольствия. Случайно вспомнилась зима, непроходимая тоска, когда он лежал в общем покое у Рэва бонда из фьорда Кривой Речки и слушал сагу о невесте медведя – и Торвард поразился, с ужасом осознав, в какой глубокой и черной яме тогда сидел. И как только сумел выбраться! Но теперь все осталось позади. Спрятанное под рукавом обручье Дракон Судьбы, а главное, «невеста медведя», сидевшая рядом на бревне, казались прочными залогами того, что тоска не вернется. Он был захвачен целиком, как в юности, притом нынешнее чувство казалось ему необычайно новым и свежим, как будто оно потекло не по старым, известным, а по каким-то еще не опробованным дорогам и сулило все блаженство новизны.

Так же молчала Эмбла и весь остаток дня – и по пути, и на привалах, которые он время от времени для нее устраивал. Торвард не досаждал ей разговорами, хотя в душе с неутихающим любопытством ждал, долго ли она так промолчит. Неужели до Золотого озера? Неужели они так и расстанутся, ничего друг о друге не узнав? Иногда девушка словно бы порывалась что-то сказать, но сразу передумывала, будто испугавшись, когда встречала его внимательный, ожидающий взгляд. Он подозревал, что не всегда она так молчалива и в привычных условиях охотно делится мыслями, но сейчас боится сказать лишнее.

– Это так странно… – как-то начала она, но тут же замолчала, словно посчитала свою речь неуместной.

– Что – странно? – невозмутимо спросил Торвард и лишь бегло глянул на нее, чтобы не выдать своего любопытства.

– Что я… Что мы все время одни. Целый день, с утра и до ночи. День за днем – и никто нас не видит, только лес. Ты когда-нибудь бывал один так долго?

– Нет. Никогда.

Торвард подумал при этом сразу о нескольких вещах. Во-первых, этим замечанием она еще раз выдала свое положение, хотя оно и так ясно. Только знатная девушка никогда не остается одна, будучи всегда окружена домочадцами, служанками, гостями, подругами… А во-вторых, что она права и он сам ощущал какое-то глубинное недоумение, второй день подряд встречая взгляд только одной пары глаз, а не десятков, всегда, везде, куда ни повернет голову. Он и сам привык день и ночь быть среди дружины: дома и в походе, на суше и в море, под крышей или в лесу. Он не осознавал одиночества только из-за того, что слишком привык быть в толпе, и сам Аскефьорд, живое продолжение его самого, в его мыслях был с ним здесь.

– А твои знают, где ты? – задал он вопрос, который продолжал его мысли об Аскефьорде.

– Нет, – ответила девушка. – Никто не знает. Ни один человек…

Она произнесла это так задумчиво-отстраненно, что Торвард понял: эти неведомые «свои» ушли очень далеко от нее не только по расстоянию, но и в мыслях. Ей было, может быть, вовсе и не к кому стремиться. Ему стало жаль ее, у которой нет своего Аскефьорда, захотелось помочь ей, исправить ее чувство одиночества – такая девушка заслуживает лучшей участи. Но для этого нужно знать, кто она и в чем ее сложности. Судя по ее ухоженному виду и хорошей одежде, желающие позаботиться о ней имелись; другое дело, хотела ли она доверить этим таинственным лицам заботу о себе? По всему выходило, что нет. Тут и камень изводился бы от любопытства, но девушка молчала, и на ее лице не отражалось желания рассказывать. Это было странно: всякая женщина любит поговорить, тем более когда с ней такое приключается. А эта молчит. Раньше Торвард считал всех сдержанных людей умными, но, несколько раз ошибившись, понял, что молчаливость может быть не только признаком умной сдержанности, но и следствием глупости, которой просто нечего сказать. Но здесь был явно не тот случай. Она слишком быстро находила ответ, слишком хорошо понимала его и не испытывала ни малейших затруднений при выражении своих мыслей. Просто ей было о чем подумать – иначе она не оказалась бы тут совсем одна, – а ему она не доверяла. Это он тоже понимал и старался не спугнуть ее излишним любопытством.

Задумавшись, она уходила в свои мысли так глубоко, что Торвард порой сомневался, а помнит ли она вообще о его присутствии. Вот он взял ее за плечо и остановил: она вздрогнула и подняла на него недоумевающий взгляд, словно не помнила, кто он такой. Он глазами и бровью показал ей на коричневую, с резким черным зигзагом на спине, гадюку, гревшуюся на солнце между камнями в двух шагах впереди. Эмбла сильно вздрогнула, подалась к нему и сама держала его за руку, пока он обводил ее стороной.

Крупный глухарь взлетел с сосны в нескольких шагах от них: от треска и грохота его крыльев девушка так содрогнулась, что Торвард засмеялся, но тут же схватился за лук и быстро согнул его, натягивая тетиву, а потом бегом кинулся вслед за птицей, бросив на бегу: «Стой здесь!», точно боялся, что такая задумчивая девушка потеряется, если отойдет хоть на шаг от этой сосны.

– Вот это я понимаю! – радовался он, вернувшись с обезглавленным глухарем в одной руке и луком в другой. – Ужин сам тебе навстречу вылетает! Я же тебе говорю: не пропадем! Только вот я сам виноват: поднял тебя слишком рано, ты же спишь на ходу. Не подумай, что я смеюсь, но, правда, по лесу немножко опасно ходить, как вельва во сне.

– Я не вельва! – И не подумав обидеться, Эмбла тяжело вздохнула. – Вельва все знает, даже больше, чем Один. А я ничего не знаю. Я – бенгельт. Это не переводится. На свете было таких только две: я и еще одна, ее звали Мис. Не слышал о ней?

– Боюсь, что нет. – Встряхивая тушку глухаря за лапы, чтобы стекла кровь, Торвард с откровенным сожалением покачал головой. Слово было явно эриннское, а если бы он лучше разбирался в преданиях эриннов, то мог бы сейчас кое-что узнать.

– Оно и к лучшему. – Эмбла снова вздохнула. – Ну, ладно, пойдем, я проснулась и буду смотреть под ноги.

Освободив стрелу из тушки, Аск потер ее о мох. Ингиторе бросилась в глаза бронзовая насечка на железном острие – руна Тюр, повторяющая очертания самой стрелы. Обозначает волю к победе, мужество, целеустремленность… и читается как «Т». Стрелы, как и все его оружие, красивые, дорогие, отлично сделанные – в общем, указывают на то, что владелец их – человек не простой. В какую сагу она забрела – где «зверь благородный», словно Сигурд, в одиночестве бродит по заколдованному лесу и ищет своего дракона?

Вскоре после этого они увидели сперва выкошенную полянку с двумя стогами, потом сенный сарай, потом тропинку, выбитую явно человеческими ногами, а потом и хутор (названия усадьбы это не заслуживало): дом под соломенной крышей, с обмазанными глиной стенами, амбар, хлев и еще какие-то мелкие строения за общим бревенчатым частоколом.

– Если хочешь, зайдем, – предложил Аск. – Купим хлеба или из одежды чего-нибудь, я не знаю, может, тебе что-то нужно?

Ингитора поколебалась. Рубашка на смену, к счастью, постиранная Халльгерд в последней усадьбе перед встречей с Бергвидом, у нее еще имелась, но отдохнуть в настоящем доме, помыться горячей водой, поесть хлеба или каши было бы совсем неплохо. За половинку одного звена серебряной цепи, которая соединяла застежки ее платья, она могла бы получить всего этого вдоволь. Но… показываться на глаза чужим людям, на Квиттинге, где, в ее представлении, правили Бергвид и Дагейда…

– Теперь тепло, помыться можно и в озере! – Приняв это мужественное решение, Ингитора все же не удержалась от вздоха. – Можешь считать меня трусихой, но я не хочу идти к чужим людям. А вдруг тут живет… – Она хотела сказать «лучший друг Бергвида», но не посмела произнести это имя и сказала вместо этого: – Какой-нибудь тролль-людоед. Мы не знаем, кому здесь можно доверять.