Под знаком феникса (СИ) - Романов Герман Иванович Страница 11

— Займусь этим позже, как раз Эльза решила образование получить с текстильным производством связанную — целая мануфактура в городе, больше века работает. Да и ателье имеется не одно — она этим делом любит заниматься, дизайнер доморощенный.

Хмыкнув, он отнес выглаженную стопочку одежды в комнату, положил на трюмо с большим зеркалом. Посмотрел на девушку — та продолжала безмятежно спать. Будить не стал — четверть часа спокойного сна у нее имеется, и потом сильно не нужно торопиться — на часах еще девяти часов нет, а торжества начнутся в десять — у «трех штыков», потом пойдут к танку. А дачники из «Прогресса» возложат цветы к памятной стене Героя Советского Союза, младшего лейтенанта Игоря Графова, что был поставлен также на берегу Наровы — там где был совершен бессмертный подвиг.

— Над памятью народной «еврочиновники» глумятся, над мертвыми, которых и через восемьдесят лет до дрожи бояться…

Слова относились к его прошлому, и к здешнему будущему, когда во всех трех прибалтийских странах завершили «победную войну» с памятниками Великой Отечественной войны. Натовские солдаты даже проходили мимо них «триумфальным» маршем — в интернете нашел ролик и только зубами скрипел от бессильного негодования…

— С добрым утром, любимый, — девушка прижалась к нему со спины, обвив руками. И тут же отпрянула со словами:

— Я сейчас приду, и мы будем пить кофе.

Вернулась через десять минут, покрасневшая от умывания. Снова прижалась к нему, но уже к груди, и неожиданно крепко поцеловала в губы, причем вспомнив его ночной урок. Отпрянула и побагровела, вся смущенная, даже кончики ушей алели.

— Спасибо, что все постирал и погладил, мне так стыдно…

— Пустяки, ты вообще держалась молодцом. А стирка меня не затруднила — я люблю тебя, а для любимой женщины можно сделать многое. Так что не благодари…

Рот ему прикрыли страстным поцелуем, да таким, что молодого парня проняло до пяток, весь организм затрясся. Эльза от него отпрянула, и скромно потупив глазки, тихо произнесла:

— Только я еще пока не женщина, любимый, но скоро ей стану — потерпи немножко, я твоя и только твоя…

От ее слов Павел побагровел, застыл смущенно, а эта чертовка радостно рассмеялась, видимо добилась эффекта, на который рассчитывала. И тут же прижалась к нему снова и минут пять они исступлено целовались, пока не перехватило дыхание. Отпрянули, захихикали оба. Затем Эльза принялась командовать, расставляя на столе чашки:

— Так, мой милый, пьем чай, ты я вижу, уже бутерброды приготовил. И идем на торжество — дедушка скоро подъедет…

Памятник освободителям Нарвы, возведенный в 1975 году в честь тридцатилетия Победы.

Глава 13

— Паша, милый, ты очень изменился со вчерашнего вечера, как потерял сознание у калитки. То говоришь сам с собою, то бормочешь что-то себе под нос, то прыгаешь с блаженной улыбкой, то хмуришься так, что стариком становишься, даже страшно от этого — глаза у тебя очень жестокие, будто возрастом и страданиями тронутые, как у дедушки. Но ведь он войну прошел, и пережил многое. Что с тобой происходит, любимый?!

Павел от слов Эльзы остановился как вкопанный, но тут же натянуто улыбнулся, и, продолжая держать ее узкую ладошку в своей руке, тут же двинулся дальше, взбивая пыль на не заасфальтированной пока улочке. Они вышли на центральную дорогу и направились к выходу из «Энергетика» — в полукилометре небо пронзали три величественных граненых штыка, напоминавших о прошедшей войне.

«Это все адреналиновый и гормональный угар изменил мое поведение и речь. Наверное, тот же эффект дает доза наркоману после долгой ломки. Просто я не знал об этом и не думал — под эйфорией находился. А она эта заметила — девочка умная, сообразила подметить несуразности. Теперь нужно себя постоянно контролировать, без этого никак».

— Сама знаешь, что вчера случилось. Просто я тебя люблю, а мы целоваться начали, вот и возбудился, почувствовав себя мужчиной.

— Потерпи немного — нам нужно школу окончить, и в институты поступить. К тому же тебе семнадцать лет через месяц исполнится — нам согласие с тобой на брак нужно тогда от твоих родителей и дедушки. Мы ведь с тобой несовершеннолетние по закону. Так что потерпи немного — а следующим летом я вся твоя, заявление в ЗАГС сами сможем подать. А пока будем только целоваться, мне очень понравилось.

Девушка повернулась к нему, и лукаво улыбнулась, и тут же чмокнула его в губы, прижалась на секунду и тут же отпрянула. Павел вздохнул с облегчением, понимая, что легко отделался. Ведь могли последовать очень неудобные вопросы, уж слишком он оказался невоздержанным на язык. И коротко ответил:

— Мне этого достаточно, Эля. Я люблю тебя.

— И я тебя люблю, очень-очень, даже сердце замирает в груди. И как хорошо было с тобой засыпать и проснуться — не думала, что это такое счастье спать рядом с любимым мужем…

Эльза говорила, а он одной половинкой мозга внимал ей, но одновременно разглядывал собравшихся у обелиска ветеранов. Теперь он на них смотрел совершенно иными глазами, моментально подмечая малейшие детали. Альберт Генрихович стоял чуть в стороне со своими партизанами — все с сорок первого года воевали в отряде имени Ворошилова вначале на псковщине, а зимой сорок четвертого года уже перебрались за Нарову и действовали в тылу эсэсовских дивизий. Мало их осталось, но все, кроме одного, жили в Эстонии, и собирались у дедушки на 9 мая…

— Они о своем говорили, Павел — «бойцы вспоминают минувшие дни», — нараспев произнесла Эльза, протирая тарелку, которую ей передал Павел — он мыл посуду. Девочка оказалась очень хорошей хозяйкой, и друзья Альберта Генриховича ее только нахваливали, делая намеки в ее и Павла адрес, от которых они каждый раз краснели.

— «И битвы, где вместе рубились они», — закончил за нее Никритин. Весь обед, перетекший в ужин, он их внимательно слушал, и делал выводы. Еще не старые, не достигшие шестидесятилетнего рубежа, ветераны, еще крепкие физически, все пятеро — трое эстонцев и двое русских — были коммунистами, причем вступили в партию в годы войны, а одно это о многом говорит. И нужна до крайности помощь с их стороны, одному никак не справится. А для этого требовалось поговорить с Альбертом Генриховичем, причем незамедлительно. Время тикало неумолимо, письма уже требовалось написать и разослать адресатам, а выполнить это самому было невозможно. Как сделать многое другое, тут без помощи знающего человека не обойтись. И теперь, по вечер, оставшись дома одни, появился удобный момент, тем более его оставили ночевать — завтра ведь в школу идти…

— Павел, ты почему так странно на мои награды смотрел весь день? Будто изучал их, и не только. Друзья все это заметили, Карл даже пошутил, что у тебя взгляд такой, каким в прицел смотрят!

Альберт Генрихович усмехнулся и отпил чая из большой чашки, куда изрядно плеснул ликера «Вана Таллинн», как делал всегда — он не любил пиво, которое здесь повсеместно употребляли, да и пивных в городе хватало. Да и выпил всего несколько маленьких рюмок, впрочем, как и его товарищи по лихой партизанской жизни.

— Они мне о многом говорят, Альберт Генрихович, — усмехнулся Павел и внимательно посмотрел на пиджак, затем переведя свой привычный взгляд — глаза уткнулись в глаза. И он моментально уловил перемены — старый партизан словно подобрался, глаза прищурились, расслабленность после дозы алкоголя куда-то улетучилась.

— И какая же награда привлекла твое внимание?

— Орден Богдана Хмельницкого 3-й степени, я хорошо знаю его статут. Единственный полководческий орден, который могли получить солдаты и сержанты, а также руководители партизанских отрядов, не имеющие воинских званий. Ты ведь в сорок первом рядовым бойцом был, Таллинн оборонял, чудом плена избежал. Но организатором оказался серьезным, раз такой орден вкупе с медалью партизану 1-й степени получил. А вот капитаном позже стал, сразу перешагнув в это звание из рядового.