Сергей Самаров - Славянский сокол Страница 12

– Где князь-воевода? – первое, что спросила.

– В спальную горницу его отнесли.

– Кто с ним?

– Матушка и воин, который раны знает. Настоящего-то лекаря нет. За Гориславом бы и за травницей послать, да сейчас из дворца не выйти…

– Выйдем, – спокойно ответила княгиня и посмотрела на сотника с глашатным холодным, полным презрения взглядом. – Что поделывает мой батюшка?

Ей рассказали. Не доложили, как докладывали бы Дражко – отрывистыми фразами, а просто рассказали с подробностями, с деталями, как рассказывают женщинам.

– Чего он хочет?

– Захватить дворец.

И княгиня вдруг начала распоряжаться. Без раздумий, сразу. Четко, сухо, ясно. Она расставила стражников по местам, которые сама отвела им. Остальных спрятала в ближайших комнатах. Передала приказание стрельцам на галерею.

– Вы оба идете со мной. Открывайте дверь, – скомандовала.

Глашатный и сотник взяли в руки по факелу, чтобы сопровождать княгиню на площадь.

Они вышли из дворца, спустились по каменным ступеням. Остановились, чтобы герцог Гуннар и солдаты-даны, тоже стоящие с факелами, смогли рассмотреть идущих. Потом двинулись вперед.

Гуннар с двумя солдатами твердой, уверенной походкой победившего человека – отца и воина – пошел навстречу. Встреча произошла посреди площади.

– Здравствуй, отец, – сказала Рогнельда. – Я приглашаю тебя в свой дом.

Пламя факелов играло на ночном ветерке. Герцог пытался рассмотреть лицо дочери при этом неверном освещении. Но лицо было абсолютно бесстрастно, хотя в глаза дочь смотреть избегала. Сам большой мастер предательства, он ожидал такого же от всех, даже от родной дочери. Но отведенный взгляд только показал Гуннару, что дочь по-прежнему боится его, как боялась всегда, точно так же отводя взгляд. Как боятся его все в Дании! Сам король не решается долго смотреть ему в глаза…

– Ты сама меня приглашаешь… А где же славный князь-воевода Дражко? Он не рискнул предстать передо мной?

– Дражко убит. Его нашел кинжал предателя, – на глазах Рогнельды выступили настоящие слезы, и сказанное показалось правдой.

– Убит? Вот как?

«Датский коршун» внезапно улыбнулся. В действительности, он просто страшно оскалился, но ему показалось, что это улыбка.

– Мне говорил один из бояр, что послал верного человека. Это не я послал. Запомни. Кровь воеводы на ваших неверных боярах.

Герцог несколько раз то ли кашлянул, то ли каркнул. Это он изобразил смех.

– Пойдем, отец, – позвала Рогнельда чуть не со стоном. – Мне больно стоять. Твой внук у меня под сердцем волнуется и бьет ногами. Пойдем, отец…

Последний довод подействовал на Гуннара. Великий Один не дал ему сыновей и внуков. И вот ожидается первый. Которого он желает видеть наследником и продолжателем своего дела.

– Пойдем, Рогнельда… – В голосе даже непривычная нежность появилась.

Они двинулись вслед за сотником и глашатным, освещающими дорогу факелами. Полусотня данов, не долго сомневаясь, без команды двинулась им вслед, отставая шагов на сто и оставив на месте боярские дружины.

Двери Дворца Сокола были по-прежнему гостеприимно распахнутыми. Так показалось Гуннару. И ему пришлось оценить это гостеприимство сразу же, как только он ступил за порог. За широкими и тяжелыми дверными створками спряталось по два стражника. Едва Гуннар перешагнул критическую черту, недавно прочерченную по воздуху рукой Рогнельды, как створки с шумом захлопнулись. Герцог обернулся на скрип дверных петель, и тут же четыре копья вонзились в него, пробивая кольца кольчуги. Два дана, что сопровождали Гуннара, отскочили к стене, пытаясь выхватить мечи, но и их другие стражники тут же пригвоздили к деревянной обшивке.

С площади послышался шум. Сотник выглянул в окно. Стрельцы с галереи за секунды расстреляли опустивших щиты данов. Следующие стрелы достались боярским дружинам, которые, сообразив, что остались без предводителей, отходили в улицы, прикрываясь щитами. А еще через минуту боярские дружины хлынули назад. И с улиц на них шла атака. Подоспели дружинники, вызванные Дражко из усадьбы.

– На площадь! – скомандовал сотник стражникам. – В копья!

Стражники бежали к выходу, словно река остров, огибая своим течением Рогнельду. Она стояла на коленях перед отцом, бессильно раскинувшим руки, и шептала:

– Прости меня, отец… Мне пришлось выбирать между тобой и мужем… Прости меня, отец…

Кто-то второпях наступил на руку герцога. Тело убитого качнулось. Это заставило Рогнельду испуганно вздрогнуть и взяться за эту руку. Пульс на запястье не бился.

Она так и стояла, когда избиение боярской дружины закончилось. И простояла бы еще долго, если бы не спустилась сверху княгиня-мать, не обняла ее за плечи и не увела.

– Пойдем, пойдем, дочка…

– А отец?

– О нем позаботятся.

Дражко выслушал рассказ матери, не прерывая. Спросил, когда старая княгиня замолчала:

– К Годославу нарочного отправили?

– Сфирка, с разрешения княгини, тотчас, как весь этот ужас закончился, человека отрядил. Самой-то Рогнельдушке не до того было…

– Где она сейчас?

– Она плохо себя чувствует. Ребенок бьется наружу, волнуется… К ней позвали старух, напоили княгинюшку отварами. Сейчас должна уснуть.

Но княгиня, оказывается, не уснула. По скрипу двери и по повороту головы матери Дражко понял, что в комнату кто-то вошел. Сам он подняться не мог, и повернуть голову не мог, потому ждал, что пришедший сам заявит о себе.

– Как он? – раздался голос Рогнельды.

– О тебе, княгинюшка, спрашивает.

– Подойди… Я тебя не вижу, – сказал Дражко.

Рогнельда подошла. Глаза князя-воеводы и так видели плохо.

– Наклонись.

Она слегка наклонилась и положила руку ему на перевязанную грудь.

– Ты, Дражко, будешь жить долго.

Рогнельда, обычно белокожая, но с румяными щеками, сейчас была очень бледна.

– Я буду жить… И ты будешь жить… И Годослав будет… И твой сын будет… Ты вела себя хорошо… Так, как должна вести себя жена Годослава… Муж будет тобой гордиться, будет детям рассказывать о твоем подвиге. Если бы не твоя воистину… не женская воля, всем бы нам сейчас качаться на виселице, и здоровым, и раненым, – такая длинная фраза стоила Дражко потери сил. Он даже глаза в изнеможении закрыл.

Рогнельда помолчала с минуту. И сказала, обращаясь даже не к князю-воеводе, а, скорее, к себе, сказала тихо, внутренне чувствуя произносимые слова:

– Когда мой сын вырастет и спросит меня про деда, я расскажу ему, что именно он заманил герцога Гуннара в ловушку, где того ждала смерть. Он и его мать. И за это оба мы будем прокляты богами до дня Страшного суда, когда Хель[11] призовет нас к ответу.

Княгиня не плакала, не стонала, не показывала никому своих чувств, хотя чувства эти, должно быть, клокотали в ее душе. Внешне она выглядела все такой же невозмутимо-холодной. Но теперь Дражко, снова открыв глаза, видел, даже сам еле живой, что она очень сильная.

– Ты спасла княжество и мужа, – он чуть не добавил «и меня», но вовремя сдержался. – Иначе его обязательно убили бы.

– У меня не было выбора. Или отец, или муж… Я знаю. Я должна была расплачиваться за грехи своего отца. Я расплатилась. А мой сын будет расплачиваться за мои грехи. Это мучает меня. Он ведь еще не родился и не знает, какая страшная судьба его ждет. Его и всех моих детей…

– Судьбу не знает никто.

Рогнельда чуть замялась перед ответом, но все же сказала:

– Власко знает.

Дражко напрягся до боли. Вспомнилось, что говорил ему Власко о последнем дне княгини.

– Ты разговаривала с Власко?

– Да, я призывала его и спрашивала. Он опять смотрел в воду, а потом сказал мне, что ждет меня и моего сына.

Князь-воевода задергал усами. Ему в самом деле было больно.

– Ты не спрашивала у мальчика, как можно избежать участи.

– Избежать участи? Это, Дражко, невозможно. Судьба расписана на небесах. Да и зачем ее избегать… Ее избегать не надо…

Дражко хотел помотать головой, но от боли, подступившей опять, только его усы взлетели кончиками к самым бровям. И большого труда ему стоило не застонать.

– Это неправда. Если бы судьбу нельзя было изменить, то Власко не посоветовал бы мне сменить кольчугу на бахтерец… Это изменило мою судьбу, спасло меня от первого смертельного удара, который пришелся между лопаток.

– Я не хочу, чтобы моя судьба изменилась, – после паузы сказала Рогнельда так тихо, что Дражко едва услышал. – Все должны понести плату за совершенное. Моя плата – смерть отца. Мой сын понесет плату за меня.

– Значит, проклятье ляжет на весь род Годослава? – спросил князь-воевода, надеясь хотя бы таким образом направить ход ее дум на заботу о муже и отвлечь Рогнельду от дурных, беспокоящих мыслей.

– На всех потомков, рожденных мной, – она ответила очень твердо, словно сообщила о давно и твердо решенном. – Поэтому князь должен взять себе вторую жену. Я сама скажу ему об этом.