Вадим Саитов - Цитадель души моей Страница 13

Но Ольштад мы вычистили ровно. По слухам, на марку кто-то из Солнечных глаз положил. Слышал я даже имена конкретные, но повторять не стану — не те это имена, об которые язык чесать можно без должной причины. Но не удивлюсь, если правда, потому что нас туда три кохорсы отправили — половину всего регимента — третью кохорсу с гарнизонов раньше срока повыдергав. Водись в том Ольштаде даже мифические крылатые харпы, и тем бы сбежать не дали, шутка ли — полторы тысячи егерей?

Так что когда капитан меня пред свои ясные очи вызвал, да заявил, что в Ольштадском лесу верга видели, я на него вылупился, что карась на сковородку. Муштры среди егерей совсем нет и с субординацией у нас полегче, но назвать Бешеного Кезо в глаза лжецом может только самоубийца. Поэтому я пошёл в обход:

— Одного верга? И при каких же обстоятельствах?

Дерек фыркнул.

— Именно что одного. В лесу, — капитан подобрал со стола исписанный лист, — Ликтор, землемерами руководивший, отошёл за деревья — «по естественным надобностям», как он пишет, где и увидел крадущегося верга. По счастью, верг его не заметил, и, не верящий в своё спасение ликтор, выждав немного, из леса выбрался и поспешил с докладом в магистрат.

Мы вместе посмеялись. Да уж, сharta non erubescit[8], в самом деле. Постыдились бы, господа магистры, бумагу на такую чушь переводить. Чтобы верг — не заметил в лесу человека? Неуклюжего, шумного и наверняка потного, чиновника, который и в лес-то зашёл, чтобы отлить? Не заметил? Уже смешно, но то, что при этом чиновник верга увидел, да еще и крадущегося — это уже чересчур.

В этом смысле я и выразился. И, полагая, что капитан позвал меня только чтобы вместе посмеяться над чиновничьей тупостью, спросил разрешения удалиться.

Дерек перестал улыбаться.

— Смех смехом, — сказал он, — но вызов они у префекта заверили и… ты ж понимаешь, это Ольштад. Отреагировать придётся.

Я замер. Он, что, рехнулся? Разгар лета — самая жаркая пора. Во всех смыслах. На Скалистом Кряжу незамиренные кланы четыре деревеньки вырезали и порт наглухо обложили, так, что оттуда уже неделю никто носа высунуть не осмеливается. С южных берегов идут сообщения одно другого тревожнее об активизировавшихся чекалках. В Сире (провинциальном центре!) семейка урсов все окраины в страхе держит, что ни день, то новые жертвы. Тамошний сквад все ноги оттоптал, за ними гоняясь, но тщетно, а вчера пришло сообщение о попавшем в засаду отряде милиции — всех загрызли, внутренности выели и под городские ворота трупы подкинули. Я сам только вот вернулся с болот Новомагиуса, после изматывающей недельной охоты за вержьими волками. Но это я отвлёкся, ладно. Не та сейчас ситуация, короче, чтобы силы впустую разбазаривать на проверку донесения, составленного упившимся до вергов в глазах придурком и заверенного идиотами, в жизни леса не видевшими. И вряд ли капитан этого не понимает.

Ох, неспроста слухи ходят про новых хозяев Ольштадской марки, неспроста.

— Тебе ж двух школяров я дал? Вот их и пошли. В лесу от них все равно толку мало, — сказал капитан, а сам глаза прячет. Знает, что в лесу людей много не бывает. Разве что вот тогда, в Ольштаде, но то случай особый. Как и сейчас. Я зло улыбнулся и сказал:

— Нет уж. Сам поеду. Мне всё равно отдых положен, вот и отдохну. А заодно посмотрю, как у них там обстоят дела с поставками вина в магистрат. И в каком состоянии там землемеры землю меряют.

— Сам, так сам, — Дерек усмехнулся, — не убей только никого. В магистрате, я имею в виду.

Один справишься?

— В магистрате-то? Справлюсь.

Короче, оставил я школяров на попечение Сестерция — «узкой тропкой» их гонять — и уехал. Приехал в Ольштад, быстро навел ужас на магистров, выбил из них имя ликтора, заявившего о верге в лесу и пошёл пытать уже его. Ликтор Максим Пларк оказался именно таким, каким я его себе представлял — невысоким лысоватым пузаном с мягкими, потными руками и бегающим взглядом водянистых глаз. И это — человек, который представляет здесь имперское правосудие? Забавно. От страха он заикался, обильно потел и поминутно промокал лоб большим, некогда белым, платком. Однако на своём он стоял твёрдо — верг был, он видел его своими глазами («вот как вас сейчас, господин егерь»), был он не пьян, да и вообще не пьет по причине больного желудка.

Я мурыжил его и так и эдак и, в конце концов, плюнул и пошёл в лес. Похоже, он кого-то и в самом деле видел. Я не обвиняю себя в том, что не поверил до конца его рассказу. Я — не Николас Всевидящий, а верить в ту чушь, что Пларк нес мне в лицо — это себя не уважать. Так что я ни на секунду не допустил и возможности того, что ликтор видел настоящего верга. А вот что он мог увидеть кого-то в волчьей маске, одетого в волчью же шкуру, увидеть и принять его за верга — это запросто. Зачем подобное кому-то может быть нужно — другой вопрос. Который я собирался обязательно задать этому «кому — то», когда его найду. Ликтор, в ответ на мое предложение вместе прогуляться к лесу, стал белее собственной тоги и чуть в обморок не грохнулся. Я и задумался — леса местные я знал получше него самого и место, где ликтору явилось его чудное видение, себе представлял — урочище Утиная Лапка оно зовётся. Вот в эту «лапку», представлявшую собой треугольный участок леса длиной в стадию, он на карте и ткнул, чем только подтвердил мои подозрения. Будь дело в глубокой чаще, еще куда ни шло, но там… точно человек переодетый. Вряд ли Максим смог бы точнее указать, где на земле мне искать следы «верга», а без этого мне его присутствие было только в тягость. Ну, я его и оставил.

Чем и спас, как позже выяснилось.

Утиную Лапку я исходил от края до края раз сто. Люди по урочищу шлялись часто, скотина домашняя — еще чаще и поисков мне это не облегчало. Но всё же я вроде нашёл место, где сидел, свернувшись в клубок от ужаса, мой ликтор. Вот только не было там поблизости свежих человеческих следов. А вержьи — были. Там вообще много вержьих следов было, но я не удивлялся — всего месяц назад в этих краях один из самых сильных кланов Севера обитал. Мы в конце четыреста тридцать три взрослых особи с вытатуированным на груди красным кругом насчитали. Так что я особо не насторожился, хотя следовало бы — не тянули некоторые следы на месячную давность. А вот на недельную — вполне. Но человек, он, когда очень хочет во что-то поверить, то нужные доказательства всегда найдёт. Вот и я нашёл. Там — листья вешеня, градом побитые, следы накрыли и свежими сохранили, тут — корова помочилась и землю высохшую смягчила, ну и третье-десятое. Но всё же червячок сомнений во мне зашевелился, и я в чащу пошёл. Не для того, чтобы свежие следы найти. А для того, чтобы не найти. И убедиться, что никаких вергов тут нет и быть не может. Потому что так я и не поверил, что могли тут верги заново объявиться. Вон — хвост на осине висит, никем, кроме времени, не тронутый. И выжженный крест над ним чернеет. Хвост вергу, что кохорсе — штандарт. Лишиться хвоста для верга — позор. Что для живого, что для мёртвого. Появись тут недобитки — первым делом хвосты с деревьев бы пообрывали.

Но всё же я слегка подобрался. Человек в лесу — гость, и гость незваный. Замирен лес, вычищен недавно или же зверолюдей в нем сто лет не видели — неважно. Будешь вести себя, как хозяин — умрёшь. Рано или поздно. А я еще и в одиночку попёрся, чего вообще никогда делать не стоит. Пусть даже не осталось вергов в лесу — можно же и в ловушку старую угодить. В петлю, в яму, в сеть ловчую. Из волчьей ямы выбраться не так — то просто, когда помочь некому; а если, падая в неё, что-нибудь себе повредишь — так и подавно. Так что шёл я осторожно, по ветру, и всё по пролысинам, вырубкам, да полянам — там ловушку проще заметить. Да и случись что — убегу. По ровному меня разве только люперн или пардус догонят, но они тут не водятся.

И чем дальше я иду, тем меньше мне это дело нравится. Интуиция моя давно уже во все колокола набат отбивает, чудятся постоянно мне взгляды пристальные, да недобрые из — за спины, и как будто волком время от времени пованивает. А я всё дальше иду и себя убеждаю, что это всё мне чудится от того, что я один в лесу и от того, что места знакомые.

По-недоброму знакомые: всё ж хоть и было нас полторы тысячи, но не скажу, что победа нам легко далась. Вон, если сейчас с этой полянки вниз пойти, там ручей будет, где пара дюжин вергов с волками своими нас — три десятки — к оврагу прижали. Семь раз они на нас набрасывались, семь раз мы от них отбивались, одного-двух теряя. Одиннадцать нас живых оставалось, когда Теро остатки моей сотни вергам в тыл вывел.

Вот в конце того распадка несколько щенков сотню Титуса на ямы загнали.

Выскочили на авангард, заверещали и убегать бросились. Ну, Титус и поверил, что он к какому-то логову вышёл — где ж еще щенкам быть, как не в логове? И бросился следом. А там — волчьи ямы. Говорят, что волчья яма так называется, потому что когда-то их люди копали против волков. Смешно, коли так, потому что сейчас всё наоборот. Верги их еще и по-хитрому копают, в несколько рядов, и у первых ям крышки прочнее — два-три человека пробегут и не почуют, а третий — провалится. А внизу — колья острые, честь по чести, как полагается. В одной из таких ям Титус и упокоился, да и вся его сотня поблизости полегла — тех, что уцелели и в ямы не попадали, повыскакивавшие верги добили. Из всей сотни только один и выжил — за мёртвого сошёл, да таковым и стал бы, задержись мы еще часов на несколько. Мы же только через день это место нашли, когда лес прочесывали частым гребнем на предмет недобитков.