Анна Сеничева - Перстень Рыболова Страница 14

– Арвельд, кто-то смотрит… – вполголоса произнес Флойбек.

Сгарди обернулся, но мореход уже сам вздохнул с облегчением: за человека он принял статую. Под лимонным деревом стояла бронзовая фигура, закутанная до самых глаз в плащ, вытянув вперед руку. Длинные тонкие пальцы показывали тот же знак, который они видели нынче утром над морем.

Арвельд точно против воли снова запустил руки в заросли, нащупывая решетку. И в этот миг явственно ощутил прореху в прутьях. Здесь был вход во владение «Спящий редан».

…В Лафии множество каналов. Широких и узких, длинных и коротких, глубоких и мелких. Лафийцы любовно кличут их «водяными улочками», вычищают, одевают камнем и узорными перилами. Знатные люди по весне устраивает катания с прятками под мостами, горожане попроще катаются на лодках не от праздности и веселья, а быстроты ради.

Тенистый канал, однако, любовью не пользовался. Извилистый, сильно заросший и капризный – дно его было тайной даже для старых лодочников. То на глубоком месте невесть откуда выскакивала мель, то острый камень. Низовья Тенистого у рынка были завалены мусором, а в верховья не ходили. Мало кто и знал, где начинается «текучая лужа».

Мирча Наутек и подобные ему любители дворов, улиц и развалин пробовали дойти до истока Тенистого из любопытства. Но, увидев, в какой конец Лафии уходит канал, поворачивали назад, находя дальнейшие поиски небезопасными. Кто-то пустил слух, что Тенистый вытекает из болота, где проложены сгнившие мостки, и смотреть там нечего. Этим остальные и удовольствовались. Мирча хоть не заходил дальше других, но слышал об истоках Тенистого от людей знающих и потому предостерегал двух друзей от прогулки вверх по течению.

Он представлял себе, откуда берет начало «текучая лужа». Истоки ее лежали в озере Спящего редана.

XII.

Реданы строились на Лафии испокон веку.

С востока обычай разнесли по всему Светломорью, так что укромные островные дома можно увидеть на любом архипелаге. Но островов на всех не хватает, и по времени строгая традиция начала забываться. Теперь даже старейшие ветви бывших королей смотрят на это сквозь пальцы и часто селятся на ровной земле.

Озеро, на котором стояло владение Спящий редан, называлось Ковш.

Было оно круглое, вровень с берегами налитое зеленоватыми водами, такими тихими, неподвижными, словно не воды это были, а продолжение берегов.

Над погруженной в дрему гладью носились стрекозы. Они касались прозрачными крыльями зеркальной поверхности, не оставляя на ней кругов.

А из спящего озера поднимался, словно видение, редан о двух граненых башнях, оплетенный сетью узорных решеток. Стрельчатые окна и шатровая крыша стояли, перевернутые, в недвижной воде, там же застыли витые облака. Казалось, редан парит в полуденном мареве и вот-вот растает – коснись только рукой.

Между тем он стоял прочно, основательно, уже не первый век, не меняя ни хозяев, ни уклада.

Двери Спящего редана, или, как еще называли, Редана-на-Ковше, открывались редко, да и то – не распахивались, а легонько приоткрывались, для того, чтобы выпустить в свет очередную каверзу, на которые Асфеллоты были великие мастера.

Однако сегодня с острова на берег перекинут был мост, а значит, хозяин ждал гостей. Так оно и оказалось.

Еще с вечера Эл а м Ласс и расхаживал по дому, с головой погрузившись в свои думы, глубокие и мутные, как воды Ковша.

Ходил он неторопливо, степенно, потому что к старости разжирел, обрюзг и страдал одышкой.

В молодости чародей был красив, как все Асфеллоты, но быстро отцвел, завял и теперь напоминал перезревший, начавший подгнивать плод, истекающий ядовитым соком. Еще недавно он двигался быстро, порывисто, так что от его плаща разлетался сквозняк. Этот сквозняк, да дробное цоканье острых каблуков помнили все дворы Светломорья, потому что они предшествовали очередной заворохе, которую расхлебать потом стоило многих сил. Злобный, коварный нрав его вошел в поговорку.

Однако ж, история была давняя, а между тем время шло к назначенному сроку. Старый Змей сошел вниз, к двери – он знал, что тот, кого ожидали, явится точно вовремя. Так бывало всегда.

На пороге зала встал, словно сплотившись из воздуха, тот, кого на Храмовой гряде называли Нением Любомудром. Впрочем, пора уже перестать называть его так. Гость, явившийся в этот день в Спящий редан, имел не больше прав на это имя, чем сам Элам Ласси.

– Добро пожаловать в мой дом, Амальфея, – старый Змей поклонился, прижав руку к сердцу.

– Я рад встрече, – величавый старик, в таком же образе, каким был на Храмовой гряде, переступил порог.

В точеном лице его угадывались черты Элама Ласси, но не точно, а будто передавая общий смысл. Старый Змей тащил на всем облике отпечаток прожитых лет и страстей, поедавших изнутри, иными словами, был живым. А гость, казалось, не жил, не старился, а так и появился на свет. Он был вне времени.

– Мы одни?

– Разумеется. Нынче утром я услал вон всех слуг.

– Иначе тебя примут за сумасшедшего, – бесстрастно отметил гость. – Старый Змей тронулся умом – вот как скажут. Он разговаривает сам с собой, задает себе вопросы и сам же на них отвечает. Ведь такие слухи ходят про короля Алариха?

Элам Ласси отвел глаза. Гость начинал тяжелый разговор, но этого стоило ожидать. Змей открыл шкафчик, достал зеленую бутыль, оплетенную золотой нитью, и налил в бокалы крепкого лафийского травника. По комнате поплыл пряный хвойный дух. Со стороны, Элам знал, так оно и выглядело: колдун заседал в своих покоях в одиночестве, но перед двумя бокалами, из которых второй был никому не нужен. Но почтение к гостю было сильнее, и Змей хотел отдать дань уважения.

Амальфея оценил этот жест.

– Я безмерно сожалею, что не могу разделить с тобой трапезу въяве, и, видит бог, не знаю тому причины, – начал колдун. – Скоро уж десять лет, как ты существуешь в таком обличье, а ведь время твое давно пришло…

– Да, только между тем я именно существую, как нахлебник, подъедающий с чужого стола! Кормлюсь от силы живых людей, привязываюсь к ним, точно низшая сущность. Я зависим.

– И все же сила твоя возросла неизмеримо.

– Она растет подобно страху, покуда есть те, кто боится и верит. И всякую минуту может меня покинуть, либо я снова вернусь в мир, который оставил. А тебе известно, чем это кончится.

Старый Змей задумчиво кивнул.

– Ты потянешь за собой души, которые забрал. И многие ослабеют, а то и сойдут с ума…

– По-другому не выйдет. Встречи со мной даются тяжело, я знаю. Историю Ланна ты знаешь – теперь он одержим приступами безумия… И я тому причиной.

– Ланн всегда страдал черной меланхолией, я знал его еще ребенком. Возможно, поэтому он и видит тебя лучше всех, – Змей осушил бокал с травником. – Что до меня, то я прекрасно понимаю, кем ты являешься на самом деле, однако же, до сих пор не помешался.

– Да, здравомыслию твоему можно позавидовать! Ты ведь не допускаешь до меня своего единственного сына.

Глаза Элама увлажнились.

– Ведь ты колдун, а он простой смертный, – продолжал Амальфея. – Успокойся, Змей, ты прав. Я не желаю зла никому из Асфеллотов, вы дух от духа моего. Рано или поздно все встанет на свои места, и я сторицей возверну каждому все, что взял. А теперь мне нужна помощь.

Амальфея прошелся по комнате. Змей видел, как легкие занавеси на окне качнуло, точно сквозняком, а его руки коснулся еле ощутимый холодок. Уж это-то ему не почудилось. Сила Амальфеи и впрямь нарастала – теперь его можно было чувствовать кожей, а по временам ощущать, как уплотнялся и потрескивал в комнате воздух.

– В Светломорье у меня есть враг. Ему известно, кто я такой, и чем больше я пытаюсь войти в этот мир, тем сильнее он меня отгоняет.

Змей усмехнулся.

– Да кому тягаться с тобой?

– Не знаю. Странное ощущение – будто наблюдает кто за мной чье-то око, смотрит и смотрит, приглядывает. А пытаюсь вглядеться в него, мне слепит глаза, – бокал едва видно дрогнул – это Амальфея ударил по столу рукой. – И вот сейчас оно совсем рядом, на Лафии. На подходе к островам я ощутил его так явственно, словно кто-то смотрел на меня в упор.

В комнате воцарилась тишина. Элам сидел в кресле, помешивая в бокале пахучий травник и глядя в окно, за которым шевелились ветви ив, одетых серебристой листвой. Поблескивала зеленая гладь сонного озера, жившего своей таинственной, темной жизнью. И такие же темные, глубокие мысли тенями бродили в голове старого Змея.

– Око, око… – повторял Асфеллот. – Человеческое?

– Стал бы я тогда думать!

– Тогда кто-то из старой эпохи?

Амальфея размышлял мгновение.

– Из моего мира я таких не знаю. А здешние земли – мои, тут не должно быть врагов.