Корни гор - Дворецкая Елизавета Алексеевна Страница 15

Соскочив с коня, Кар подбежал к самому краю каменистого обрыва и жадно окинул взглядом морскую даль, будто надеялся увидеть корабль. Зацепить бы его хотя бы взглядом, а там он уж как-нибудь притянет его назад! Напрасно. За полдня корабль скрылся из глаз, теперь его увидит разве что орел Хресвельг, Пожиратель Трупов, что сидит на краю небес и крыльями своим рождает бури.

Кар стоял на краю, ноги его скользили на мокром камне, пронзительно-холодный ветер трепал волосы, задувал в глаза, мешал смотреть. Ветер отталкивал его от обрыва, гнал прочь от моря, точно хозяева влажной стихии понимали, что чужак пытается вмешаться в их дела. Кар отводил волосы руками, наклонял голову, и его упрямо тянуло вперед, к морю, точно он стучал в дом, где его не желают принимать. Хотелось идти вперед, точно своим движением он мог отодвинуть границу своего бессилия. Но тропа обрывалась, внизу была пустота. Отступить – значит признать, что мальчишка обманул его и ушел безнаказанным. Неужели сила, подаренная Раудбергой, окажется бесполезной? Неужели она не властна над этим серым движущимся пространством? Нет! Нет!

– Вы не оттолкнете меня! – сначала тихо, а потом все громче и громче заговорил Кар, обращаясь к силам морской стихии и не помня сейчас их имен. В голосе его звучало скорее требование, чем просьба, и это придало ему уверенности, напомнило все то, что он приобрел. – Я не отступлю! Я не поддамся! Мои враги сильнее меня? Нет! Я сильнее моих врагов! Я разбудил мою силу! Больше она не заснет! Больше она никогда не будет спать! А я больше никогда не буду отступать! Я велик! Я силен! Я сильнее всех! – орал он навстречу морскому ветру, и голос его смешивался в ревом ветра, так что он сам почти не слышал себя и оттого старался кричать все громче. Его лицо дико исказилось, волосы бились и вились на ветру, и сам он стал похожим на морского великана, который втиснул исполинские силы в кувшинчик тщедушного, тонконогого человеческого тела. – Я выше горы! Я быстрее ветра! Я шире моря! Гора отдала мне силу! Небо отдало мне силу! Земля отдала мне силу! И море отдаст! Отдаст! Я требую! Я отдам… все! Все, чем владею, но я получу силу! Получу! Так сказала норна! Такова моя судьба! Я получу!

Ветер подхватил его и нес на могучих крыльях, камень крошился от тяжести великана. Кар не видел больше ничего: его глаза затуманило боевое безумие берсерка; исполинская мощь, так долго им желанная, растекалась по жилам, словно наконец-то прорвала запруды, где копилась двадцать лет. Как первая весенняя буря, что с диким ревом и грохотом сметает остатки льда, она смела все, что оставалось от прежнего Кара.

– Я хочу, чтобы мой враг не доплыл до берега! Никогда! – вопил колдун, сливаясь с силами стихий, и ветер стал продолжением его желаний, истекая прямо из его рвущегося сердца. – Никогда! Пусть море растерзает его корабль, раздавит его, размечет обломками! Пусть его выловит сеть Ран, пусть морские великанши задушат его своими холодными руками! Я так хочу! Я, Кар, сильнейший колдун! Вот мое заклятье! Вот моя воля! И ты исполнишь ее!

Выхватив из-за пояса свой драгоценный и священный нож, Кар вскинул его над головой, точно грозил хозяевам моря. И какая-то огромная рука, невидимая рука ветра, крепко сжала его пальцы вокруг костяной рукояти ножа. Чужая воля, много сильнее человеческой, завладела его разумом и отдала свой властный приказ. Уже не осознавая себя, слившись в сознании с этой стихией, Кар повернул руку с ножом и с силой полоснул себя по горлу.

Струя темно-красной блестящей крови упала с обрыва вниз и мигом была разметана ветром, разнесена и смешана с мириадами холодных влажных капель, летящих в воздушных потоках, пляшущих в морской пене, бьющихся о камни. А следом рухнуло с обрыва и тело колдуна. Дикие волны мгновенно сомкнулись над ним, точно и само тело растворилось в пучине.

А ветер, вызванный и оскорбленный волей чужака, ярился все сильнее. Буря вскипала в глубине и поднималась все выше; серые волны забились возле камней, по поверхности покатились валы, дух бури взвился между водой и небом и с ревом полетел, перемешивая то и другой в сплошную смертоносную круговерть. Морские великанши приняли жертву.

После полудня Бьёрн, в плавании всегда сидевший на месте кормчего, заметил что-то неладное.

– Лет двадцать пять лет тут хожу, а не помню, чтобы перед Ягнячьи ручьем было такое сильное течение! – крикнул он Гельду на нос корабля.

– Какое течение? – крикнул в ответ Гельд.

Гребцы недоуменно поворачивали головы. Все они ощущали странное противодействие воды: «Рогатую Свинью» сносило к берегу. Как ни налегали они на весла, корабль неудержимо двигался к темнеющей слева кромке скал, над которой поднимался еловый лес.

– Нас сносит, ты не видишь? – прокричал Бьёрн от рулевого весла. – И в небе мне что-то не нравится! Посмотри на те облака! Сильно похоже, что надвигается буря.

– Вчерашний закат, помнишь, был хороший! – крикнул Гельд, стараясь казаться по обыкновению бодрым.

Он и сам замечал, что весло повинуется ему хуже обычного: какая-то непонятная сила противилась усилиям его рук. Передний штевень «Свиньи» уже развернулся к берегу, хотя ее направляли совсем не туда.

– Что за дела? – бранились гребцы. – Весла как рвет из рук!

– А ну давай, налегай! – покрикивал Бьёрн, но его голос было трудновато различить.

Ветер усилился, на поверхности волн появились неприятные барашки пены. Буруны бились вокруг подводных камней, что жадно высунули головы из воды, надеясь на добычу.

– Что за троллиная свинья! – Бьёрн уже со всей силой налегал на руль, но все напрасно. – Твоя проклятая «Свинья» несет нас на камни! – заорал он Гельду. – Я не могу с ней справиться! Я же тебе говорил: не бери чужой корабль! Она нас разобьет! Ты никогда не слушаешь! Она сама!

Гельд налегал на носовое весло и ничего не отвечал. Он тоже заметил: могучее тело корабля двигалось само собой, не туда, куда его направляли усилия весел и руля, даже не туда, куда его подгоняло ветром. Бьёрн прав: не надо было брать чужой корабль. Гельду вспомнилось, как у него на глазах, в Аскефьорде, эта самая «Свинья» стремглав понесла дружину Сёльви и Слагви к вершине фьорда, к их дому, не заботясь о том, что уместнее было бы сначала поприветствовать конунга. Ему как наяву виделся задний штевень «Свиньи» с поросячьим хвостиком и жабьей мордой, что дразнила оставшихся позади высунутым языком. Делалось жутко от ощущения, что ты во власти какого-то странного существа, не человека, даже не нечисти, а корабля, вещи, деревянного, сделанного человеческими руками! С ним не договоришься!

А может… Может, дело и не в корабле. Все эти дни Гельду не давали покоя мысли о том, что он сделал. Да, он отлично выполнил поручение Торбранда конунга и может рассчитывать на прощение, награду, честь. Но на душе у него было так тошно, как будто он предал лучшего друга. Напрасно Гельд убеждал себя, что ему нет дела до фьяллей и квиттов, что он заботится о себе и имеет на это полное право. Но это была неправда. Когда он вспоминал Аскефьорд, все его обитатели казались Гельду близкими друзьями. Но когда он вспоминал усадьбу Нагорье или Речной Туман, ему казалось то же самое. Точно по пословице: что одному смерть, то другому хлеб. Ум и душа его были в смятении, рвались пополам, пытаясь соединить несоединимое.

И вот эта буря! Точно все злые духи Квиттинга сорвались с цепи и гонятся за ним! Или не духи? Или сами боги хотят наказать его как предателя? Хоть бы Локи заступился! В душе Гельда животный страх перед возможной смертью мешался с каким-то посторонним злобным удовлетворением: значит, так и нужно! Заслужил! А слыша изумленные и тревожные крики товарищей, он готов был казнить себя за эти мысли: его товарищи ни в чем не провинились. Холодные брызги окатывали нос корабля, Гельд был уже весь мокрый и дрожал, в душе кипели страх, растерянность и жажда найти хоть какой-нибудь выход.

На берег! Видя близкую бурю, барландцы хотели одного: выбраться на берег, что и было сейчас самым разумным. Но корабль несся мимо высокого каменистого обрыва, и вместо спасения берег грозил смертью: «Свинья» была зажата между скалами и яростью бури, как между молотом и наковальней. Вот-вот холодные руки морских великанш подхватят ее и швырнут на стену обрыва – и крепкий корабль окажется не прочнее яичной скорлупки!