Старец Горы - Шведов Сергей Владимирович Страница 18

К чети незнакомца, он не стал скрывать, что служит Алексею Комнину. Его откровенность понравилась патриарху, и он жестом пригласил гостя сесть. Никодим, так, кажется, звали пришельца, повиновался, но присел на самый краешек скамьи, подчеркнув тем самым, что понимает разницу между простым обывателем и патриархом. Даимберт терпеть не мог византийцев, но ценил в них одно полезное качество – умение угождать вышестоящим, помноженное на усердие в этом бесспорно благом деле.

– Басилевсу нужна женщина, – начал с главного Никодим. – Ее пребывание в святом городе может внести смуту в ряды самих крестоносцев и навсегда рассорить Рим с Константинополем.

– Я, кажется, догадываюсь, о ком идет речь, – задумчиво кивнул Даимберт.

– Она вдова злейшего врага императора, басилевс сохранил ей жизнь по доброте своей, но, увы, не все способны оценить чужое благородство.

Даимберт, разумеется, понял, почему так заволновались в Константинополе. Похоже, до ушей Алексея Комнина дошли слухи о намерениях Готфрида Бульонского вступить в брак с правнучкой Константина Монамаха. И хотя благородный Готфрид уже успел отдать Богу душу, проблема в лице благородной Марьицы осталась. Среди крестоносцев хватало авантюристов, способных заменить Бульонского не только на троне, но и на брачном ложе. Что сильно осложнит положение Алексея Комнина, которого многие в Византии считают самозванцем. Вот только какое дело патриарху Даимберту до чужих проблем, ему бы со своими разобраться.

– Я понимаю, святой отец, что моя просьба тебя обременяет, но в благодарность за твои труды, мы готовы оказать тебе ценную услугу. В Константинополе считают, что Иерусалим не тот город, которым может править мирянин, ибо здесь собраны наши святыни, сберечь которые способен только божий избранник.

– Меня больше беспокоит, что обо мне подумают в Риме, – сухо отозвался Даимберт.

– В былые времена патриархи Римский, Константинопольский, Иерусалимский и Антиохийский называли друг друга братьями, и никто из них даже не помышлял о первенстве.

– Это первенство они признавали за императором, – криво усмехнулся Даимберт.

– Богу богово, а кесарю кесарево, – напомнил пизанцу византиец.

– Но ты ведь не кесарь и не император, Никодим, а потому все твои обещания лишь пустое сотрясание воздуха.

– Не все, сиятельный Даимберт, – покачал головой византиец. – Я, например, могу пообещать тебе, что благородный Болдуин Эдесский никогда не достигнет стен Иерусалима.

– Вот как, – удивился патриарх. – И кто помешает ему сделать это – неужели ты, Никодим?

– Эмир Дамасский, – спокойно отозвался византиец.

– Ты толкаешь меня на сговор с врагом?! – грозно рыкнул на гостя Даимберт.

– Нет, – резко отозвался Никодим. – Сельджук не будет знать, кому он оказал услугу. Да в этом нет необходимости. Он совершит сей подвиг во славу Аллаха и до конца жизни будет горд тем, что грозный крестоносец пал от его руки.

Недаром же сведущие люди говорят, что наша жизнь полна соблазнов. Если бы патриарх Даимберт не был уверен в правоте взятой на себя миссии, то Никодим наверняка закончил бы свои дни на дыбе. Но, избежав искушения предать папу Пасхалия, патриарх посчитал возможным во имя благого дела, закрыть глаза на чужой грех.

– Не в моих привычках таскать каштаны из огня для других, – спокойно произнес Даимберт. – Но я не буду препятствовать усердному человеку в служении басилевсу Алексею. И да поможет тебе Бог.

Нотарий Никодим был глубоко верующим человеком, но в данном случае он посчитал, что помощи Бога будет недостаточно, а потому обратился за помощью к благородному Роберу, с которым его свел патриарший служка. Робер командовал пизанцами, составлявшими личную гвардию патриарха. Этот человек высокого роста, с красными от постоянных возлияний глазами, сразу же приглянулся византийцу. И свою симпатию к пизанцу он выразил способом незамысловатым, но широко распространенным между разумными людьми. Благородный Робер оценил широту души нового друга и его беспримерную щедрость.

– Думаю, трех сотен мечников нам хватит, чтобы справиться с упрямым саксонцем.

– Для саксонца трех сотен, возможно, и хватило бы, – вздохнул Никодим, – но нам придется иметь дело с русом, к тому же оборотнем. Я бы взял тысячу, благородный Робер.

– Пусть будет пятьсот, – благодушно махнул рукой головорез.

Пизанцы атаковали усадьбу Венцелина фон Рюстова на исходе дня, предварительно перекрыв все входы и выходы. Удар тарана был столь силен, что не привыкшие к подобному обращению ворота разлетелись в щепы. Надо отдать должное пизанцам благородного Робера, это были непревзойденные мастера ночных разбоев. Во всяком случае, двор чужой усадьбы они захватили в мгновение ока. К сожалению дальше вышла заминка. Вместо того чтобы атаковать дом, в котором укрылись люди Венцелина, они ринулись в хранилища и амбары, в надежде разжиться чужим добром.

– Успокойся, Никодим, – хмыкнул в усы благородный Робер, застывший столбом посреди чужого двора. – Никуда твой рус от нас не денется.

– Для меня женщина важнее мужчины, – процедил сквозь зубы Никодим и поспешил укрыться в тени ближайшей стены. Ночь уже вступила в свои права, но в усадьбе было светло как днем от множества факелов, которыми размахивали отчаянные пизанцы. На глазах Никодима целая толпа мародеров вынесла двери в ближайший амбар и ринулась туда в поисках добычи.

– Коней выводите! – взревел разъяренным быком Робер. – В Палестине это главная ценность.

Пизанцы вняли совету своего командира и потоком устремились в конюшни, где по прикидкам Никодима вполне могли разместиться до сотни лошадей. Дикий вопль, взлетевший к небесам, потряс до глубины души не только Никодима, но Робера. Причем крики неслись не только из конюшен, но и из амбара. А спустя мгновение из распахнутых дверей выскочил объятый пламенем человек, пробежав несколько шагов, он рухнул на землю.

– Все назад, – крикнул Робер, но, увы, запоздал с приказом. Вряд ли объятые пламенем люди могли услышать что-нибудь еще кроме собственных предсмертных воплей. Десятки живых факелов носились по двору, приводя в ужас уцелевших пизанцев. За несколько мгновений легкомысленный Робер лишился трети своих людей.

– Греческий огонь, – констатировал потрясенный Никодим. – Будь он проклят этот колдун!

Пизанцы были атакованы в тот самый миг, когда замешательство в их рядах достигло высшей точки. Числом они и сейчас превосходили хозяев, но только не умением и мужеством. Люди Венцелина фон Рюстова действовали быстро и слажено. Стрелы и дротики сыпались на пизанцев со всех сторон. Потом в ход пошли мечи и секиры, падающие на головы мародеров, словно стая черных от крови хищных птиц. Благородный Робер возглавил отступление. Увы, быстрота ног не спасла его от беды. Выскочив из усадьбы, он наткнулся на конного рыцаря с окровавленным мечом в руке.

– Водемон! – опознал Робер своего противника, но на проклятье ему уже не хватило ни дыхания, ни жизни.

Никодим уцелел чудом. И только потому, что при нем не было оружия. Его приняли то ли за слугу, то ли за простого обывателя, угодившего в чужую свару. А несколько сот пизанцев нашли свою смерть на иерусалимской мостовой под ударами людей, которых они считали легкой добычей.

– Венцелин, – крикнул человек, которого Робер назвал Водемоном. – Отходим к башне Давида. Там псам Даимберта нас не взять.

Патриарх впал в ярость, узнав о смерти своего старого друга. К сожалению, потеря благородного Робера оказалась далеко не самой главной из выпавших на долю Даимберта неприятностей. Упрямые лотарингцы покинули мечеть Аль-Акса еще до того, как пизанцы успели ее окружить. Теперь враги Даимберта разместились в башне Давида, и выбить их оттуда не представлялось возможным. Зато вассалы покойного Готфрида контролировали цитадель Иерусалима и ждали прибытия нового вождя. Разумеется, Даимберт послал к графу де Туле и шевалье де Водемону человека, дабы известить их о полной своей непричастности к произошедшему в эту ночь кровавому инциденту, но лотарингцы были не настолько наивны, чтобы поверить ему на слово. Патриарх испытывал горячее желание повесить столь не вовремя подвернувшегося под руку византийца, но здравый смысл удержал его от этого во всех отношениях сомнительного поступка. У Даимберта еще теплилась надежда, что Никодим сдержит слово и сумеет уговорить эмира Дамаска, напасть на Болдуина, стремящегося в Иерусалим. Именно поэтому он не только отпустил византийца с миром, но и заверил его в том, что уничтожит сатанинское гнездо, свитое в святых местах закоренелым язычником Венцелином. После отъезда Никодима Даимберту оставалось только ждать и надеяться на чудо. Патриарх даже не пытался выбить лотарингцев из башни Давида, ибо отлично понимал, чем может обернуться для него не только поражение, но и победа над засевшими там рыцарями и сержантами. Пизанцы, потерявшие в одну ночь треть своих товарищей отнюдь не горели желанием подставлять головы под чужие мечи в деле им непонятном, а сам патриарх не на шутку опасался возвращения крестоносцев, продолжавших осаждать Хайфу, но готовых вмешаться в ход событий, если они примут кровавый оборот. На всякий случай Даимберт отправил к коннетаблю де Клермону гонца с заверениями, что имевшее в Иерусалиме место недоразумение, повлекшее за собой печальные последствия, благополучно разрешено, благодаря миротворческим усилиям клириков. Более того, патриарх намекнул коннетаблю, что в нынешней непростой ситуации готов разделить с ним власть над Палестиной. Клермон ответил патриарху пространно, но невразумительно, похоже, коннетабль выжидал, чем закончится противостояние в Иерусалиме, не желая выдавать раньше времени свои честолюбивые замыслы. Тем не менее, ответ Клермона Даимберта удовлетворил, ибо гарантировал ему нейтралитет одного из самых влиятельных среди крестоносцев людей. Конечно, этот нейтралитет не мог продолжаться вечно. Как только придут вести о поражении и гибели Болдуина Эдесского, коннетабль во всеуслышанье заявит о своих правах. Тем не менее, Даимберт рассчитывал договориться с этим разгульным и не очень умным человеком. А пока приходилось просто ждать и надеяться на расторопность Никодима. Византиец, надо сказать, оправдал надежды Даимберта, а подвел его как раз эмир Дамасский, не сумевший одолеть в кровавой битве благородного Болдуина. Патриарх осознал это, когда услышал ликующие крики, несущиеся от городских ворот. Даимберту ничего другого не оставалось, как повторить вслед за упрямыми лотарингцами слова, ранившие его в самое сердце: