Игорь Федорцов - Крыса в чужом подвале. Часть 2 Страница 2

Курт призадумался. Вроде ничего особенного, но какой-то подвох был. Какой?

− А если уйти удумаю?

− Через полгода. Или служишь полгода и в конце получаешь еще двадцать солидов или…

Курт насторожился и вперился в Лусса взглядом. Договаривай!

−…Или не получаешь ничего, − закончил тот.

Лусс дал Курту минутку на размышления. Бывший егерь повздыхал, по забывчивости хлебнул фуски прямо из кувшина, ковырнул ложкой мясо, подцепил картошки.

− Так как? Какое слово скажешь? — спросил Лусс, по-собачьи клоня голову влево.

− Согласен, − поспешил с ответом Курт. Обещанных ему нанимателем денег на иной службе за два года не скопить. Так её еще найти надо. Иную. А тут предлагают, а он артачится, раздумывает. А полгода? Полгода и потерпеть можно.

− Тогда сейчас туда и отправимся, − объявил Лусс.

Курт глянул на оставшееся мясо.

− Ты поешь, поешь, − не стал торопиться с уходом Лусс. — Идти отсюда далековато.

Бывший егерь быстро управился с мясом и картошкой. Ничего не оставил. Сало подобрал хлебом. Сделал пару глотков фуски. Пивка бы или винца! Лусс увидел.

− Насчет выпивки строго. Ни глотка.

− А по праздникам?

− Дозволит — пей. Нет, водицей обходись.

Курт заподозрил, Лусс имеет в виду совсем другого человека. Не женщину, которую ему поручат охранять.

Они вышли из капилеи. Каспар вслед сокрушенно покачал головой. Куда парень голову суешь! Оттяпают!

«Все лучше, чем с голодухи пухнуть, да по подворотням шататься», − подбодрил себя Курт.

− Давно в столице? — спросил Лусс, щурясь на солнце.

− Второй день, − признался Курт.

− По-хорошему и этого много, − успокоил Лусс. — Вещички все при тебе? Или панарий[3] оставил у кого?

− Все при мне.

− Вот и пошли тогда потихоньку.

− Одежку бы мне поменять. А то, как-то стыдно, − запоздало вспомнил Курт о своем внешнем виде.

А вид у него! Босяк босяком! Локти на куртке в заплатах, поясной ремень вытерт, половину клепок отсутствует, штаны грязные, за один раз и не отстираются. Обувь опять же. Пигаши[4] сейчас никто и не носит. Хорошо плащ имеется. Добрый плащ. Закутаешься и вроде ничего. Приличный человек.

− Ссудите одежки прикупить, − попросил Курт.

− По работе и оплата. А одежка? Так не в скутарии нанялся. Не дворец охранять будешь, − отказал Лусс. В лисьем его голосе прозвучала твердость.

По первости, Курт старался идти в ногу с Луссом, пытался спрашивать, но потом отстал. Наниматель разговаривать больше не собирался.

Позднее, пройдя квартал-два, Курту пришла мысль, со стороны он должно быть похож на телка, которого ведут на убой. Мысль тот час прогнал. Во-первых, телком не был, не из пугливых, повидал кое-что на белом свете. И такое видывал, лучше не рассказывать, не поверят. Во-вторых, три года отслужил в Роусе, а служба в егерях, рот раззявишь, язык украдут! В-третьих, захотят прибить, далеко не поведут, за ближайшим угол и делу конец! Может, конечно, удумали в рабство продать, тайком вывезти в обезлюдевшее катепанства Маргианы. Но в Пограничье здоровые, умелые требуются. А он сто шагов прошел и совсем охромел. А умений всех − мечом шуровать и на коне скакать.

Жаркое солнце катилось по острым крышам к закату. Лусс размеренно вышагивал, поглядывал по сторонам, раскланивался с добрыми знакомыми. Добрыми то их назвать — приукрасить! Клефты честней выглядят.

На углу Свечной и Лудильщиков Лусс остановился перемолвиться с салдамарием сладостей. Знакомец и речью, картав и шепеляв, и манерами неприятен. Движения мелкие, ловкие. Из почтения салдамарий сунул Луссу расписную жестяную коробку с леденцами.

У церкви Миропомазанных Лусс раздал милостыню. Кому не пожалел фолла, кому триенс не пожадничал, а кому и тессеры[5] щедро отсыпал. Курт вначале завистливо хмыкнул, потом брезгливо отвернулся. Нищие, толкая друг друга, полезли целовать Луссу руки.

Пройдя мимо длинной линии убогих, калечных и хворых, свернули к Старым Конюшням. Здесь не смотря на близость храма Святого Лифия полно шлюх и мабунов[6]. Разряженные девицы прохаживались взад-вперед или прятались в тени портика. В вырезах, проймах, специальных проделанных прорехах их одежды видны голые тела. Некоторые, потеряв всякий стыд, подоткнули подолы к поясу, выставив на обозрение тесьму и кружева фундоши. От щеголявших в бабьем тряпье мужиков Курт демонстративно отвернулся. Кто-то, углядев его демарш, сунул палец в рот и звонко зачмокал. Мабуны рассмеялись.

Лусс только глянул на них и веселье закончилось. Засуетились, заспешили. Отошли, правда не далеко. Но и от этого вроде вокруг чище стало. У фонтанчика Лусс заговорил с одной из девиц. Белокурая молодка всем хороша, если не принимать во внимание припудренную сыпь на груди.

− Не обижает тебя Васса?

− Ой, что вы кир Лусс — дернула бровкой девица. — Как вы с ним побеседовали, вежливый стал.

И здесь Лусс явил щедрость, подарил девице конфеты в жестянке. Та взахлеб рассыпалась в благодарностях. Перевирала ужасно. Ей конфеты, что плешивому гребень. За ненадобностью.

− Может, отдохнуть хотите? — мылилась к нему шлюха.

− Мне ли с вами грешными якшаться, − вздохнул Лусс. — Своих грехов полно.

Он с чувством отвесил поклоны в сторону храма.

− А мы вам безгрешную найдем, − посулила та.

От её слов у Лусса дернулась щека и мелко задрожала нижняя губа.

− Заходите вечером, − шлюха стрельнула глазками в сторону Курта.

Лусс едва заметно кивнул.

Пустая Бочарная воскресила в Курте опасения, его все-таки хотят пристукнуть. Он решительно, поправил на поясе меч, защиту и опору всем надеждам, и шел дальше за Луссом. По сторонам старался не глядеть. Чего лишний раз тревожиться.

За Аркой Короны толпятся и шушукаются зеваки. С помоста чахоточный равдух усталым голосом оглашает прегрешения наказуемого.

−… долг креополу[7] Авриху за молочного поросенка один солид, долг салдамарию Шинну за дюжину колбас, хлеб и мед три солида, долг носокомию Сельку за лечение постыдной болезни шесть солидов, долг Заре, владелицы мимария одни солид и семисс…

За спиной равдуха вершится суд. Двое подручных поставили должника на колени и держат за волосы и горло. Сдавили так, не вздохнет. Виновник пред законом багрово-красен, глаза выпучены, по подбородку тянется слюна с кровью. Палач вооруженный тупой стамеской и увесистым молотком выбивает приговоренному зубы. Ррраз! Ррраз! Бедолага кривится от боли и страха, обливается потом, сплевывает осколки верхних резцов, но не пытается вырваться. В лучшем случае, промахнувшись, молоток угодит в лицо, в худшем вгонит стамеску в глотку.

Зрелище не ахти, потому и зрителей два десятка, в основном ребятня и старики.

Лусс кивнул в сторону судилища.

− Позавчера многоженца оскопляли, народ на крышах сидел.

От Арки долго шли на спуск. Мимо лавки зеленщика, вдоль облепленных мухами рыбных лотков, сквозь уныло однообразных шеренг кувшинов, мис, кружек на полках гончаров.

Небо над головой наливалось вечерней синью. Удлинялись и густели тени, закрывались на окнах ставни, зажигались свечи. Город готовился к ночи.

Спроси у Курта обратную дорогу, не вспомнит. Больно мудрено вел Лусс. Избегал оживленных улиц, злачных мест не чурался. Прохожих больше напоминавших на хонсариев на промысле, чем честных людей, не пугался. Только в одном месте быстренько прошли проходным двором, шлепая по вонючим лужам. Лусс долго оглядывался, не идет ли кто следом. Курту показалось, разъезд виглов проехал. Их пенулы[8] с вышитыми орлами мелькнули.

В Старом Городе, у Курта сдали нервишки. В проулке дорогу им преградили трое. Один здоровей другого. Их одолеть не то, что декархии, двух мало! Лусс без лишних разговоров протянул кошель. Мзду взяли, но почему-то посмотрели не содержимое, а рисунок на кошеле. Пропустили.

Перебрались через перекресток, носившего следы побоища. Кругом рваная одежда и кровь. Курт с содроганием увидел на земле отрезанный нос, а потом вырубленную челюсть и саму голову над которой поработали тесаком. Кому надо поймет для чего и почему сделано. Дальше, в канаве один на одном, что мешки с песком, человеческие тела. Семь или восемь.

Черный ручей. Вонючая вода еле перекатывается через покрытые грязным налетом камни. Над водой, что над недельной давности покойником, вьются мелкие назойливые мушки. Кусачие и злые. У развалин церкви Курт трижды обвел правую сторону груди большим пальцем. Спаси и сохрани, Всевышний! Спаси и сохрани!

Короткий подъем и они сворачивают. Улица − пустырь. Вихрь кружит столбик пыли и соломы. Прохожих ни души. Каких прохожих? Собак не видно! Дома без окон, слепыми стоят. Входы во дворы не решетками, глухими воротами закрыты. Не подглядеть! Нет, в Роусе не так! Определиться лучше или хуже Курт не успел. Лусс подойдя к двери, постучал медной ручкой условным знаком. Во дворе тявкнул щенок. Один, второй. Захрипел, загавкал пес.