Андрей Посняков - Крест и порох Страница 30

– Моя мудрость ведома и другим шаманам. Колдовство русского пастыря неведомо в землях сир-тя никому. Если я смогу постичь ее и сложить со своей мудростью, под этим солнцем не найдется никого, способного передо мной устоять!

Казачка Елена тихо причмокнула губами и стала осторожно пробираться вперед, поближе к несчастному священнику.

– Верховная шаманка всех земель… – одними губами прошептала Митаюки-нэ.

Обещание Нине-пухуця было завораживающим, невероятным… Но правдоподобным. Если исчезнут все самые сильные колдуны и их великие роды, то верховной шаманкой возможно стать просто знающей и просто умелой… И успевшей найти себе прочное место в новом мире.

Однако служительница смерти была известна среди сир-тя не только своей злобой и коварством, но и лживостью, а потому ближайшие дни Митаюки посвятила не пустым мечтаниям, а изготовлению защитного амулета, спасающего своего владельца от порчи и сглаза, от навета и страха, от чужой воли и лживых мороков. Сделать это было непросто – но мудрые воспитательницы Дома Девичества научили юную шаманку терпению.

Вырезав из выброшенной казаками толстой грудной кожи волчатника солнечный круг, она все свободное время посвящала тому, что калила в углях остроконечный голыш, а потом, читая заговоры, чертила им на амулете священные руны, оные чары впитывающие и закрепляющие.

Для пробуждения оберега требовалась кровь – но Митаюки добыла ее без особого труда, когда один из вернувшихся дозоров пригнал к лагерю беглецов упитанного цветастого спинокрыла – летать не умеющего, однако нарастившего на хребтине три десятка тонких и широких пластин, чем-то похожих на стрекозиные. Воины забили бедолагу на ужин, и юная шаманка успела подсунуть кожаный круг под хлынувшую струю парной крови, быстро наговаривая призывы о помощи к непобедимому хозяину священной березы, вершителю земных судеб и жизней, омывателю земли, пред мощью которого становится смешным любое колдовство.

Тем временем жизнь лагеря шла своим чередом. Вернулись дальние дозоры и прилюдно отчитались Ивану Егорову о своих успехах. Куда под общим навесом от лишних ушей спрячешься? Да и зачем? Средь казаков атаману скрывать что-то от сотоварищей не пристало.

Лазутчики, ушедшие на север, вернулись спустя три дня, найдя там только снег и холод, мертвую тундру, по которой бродили небольшие стада оленей. Чуть ближе к солнцу, средь сочного кустарника, паслись мохнатые длинноносые товлынги, набивая себе брюхо.

– Во-от с такими бивнями! – Семенко развел руки, насколько хватило размаха. – А то и больше! Вот токмо копьем их, вестимо, не взять. Велики больно туши. Разве токмо верхом, на скаку, да пикой – тогда пробьешь. Да и то в сердце попасть надобно. Мы же и подходить не стали. Чего тревожить попусту?

Почти сразу вслед за волковским дозором вернулся Кондрат Чугреев, махнул рукой на юг:

– До первых опушек дня два пути. В трех днях, мыслю, уже чаща будет. Над ней мы дым заметили. Один, правда, всего. Однако дальше не пошли. Наследить возле ворога побоялись. Коли о появлении нашем дикари проведают, нам тут, без убежища, несдобровать.

Василий Яросев, посланный на восток, вернулся с известием о полноводной реке, перекрывающей путь дальше всего в одном дне пути.

– Прости, атаман, брода не нашли, – развел руками казак. – Переплыть можно, сажен десять всего от берега до берега. Да токмо ведь куда вплавь с нашими ранеными?

– Никуда, – согласился Иван Егоров. – Однако река – это хорошо… Места удобные для лагеря есть?

– Несколько пляжей просторных заметили на боковых протоках. Иные со стороны солнца бесовского деревьями поросли. Коли там встать, то даже с драконов издалека не углядят.

– Что же, – недолго раздумывал воевода. – Коли так, то веди.

За два дня, без спешки, путники перебрались на берег найденной казаками реки, перетянув пологами пару узких, вдающихся глубоко в кустарник галечных пляжей, после чего взялись за однообразный, но жизненно важный труд: резать длинные и гибкие ивовые прутья и плести из них двух-трехсаженные щиты. Пока женщины и раненые возились с этой нудной работой, мужики поздоровее, раздевшись, уходили в реку и наискось к течению вбивали в дно колья, в нескольких шагах один от другого. Михейко Ослоп ухитрялся сделать это даже на самой глубине – ему роста хватало. Затем к кольям привязывались ивовые щиты – и рыболовный закол был готов. Идущая снизу против течения рыба натыкалась на ивовую стену, шла по ней до отмели, там отворачивала вниз, упиралась в другую, короткую преграду, направленную круто вверх по течению, поворачивала, возвращаясь к первой стене, поворачивала… И так по кругу до тех пор, пока поутру не приходил рыбак с корзиной и не вычерпывал собравшуюся добычу.

Закол наконец-то избавил ватагу от голода – однако все знали, что ненадолго. Даже самое уловное место всегда быстро оскудевает, а потому до этого момента требовалось поставить еще несколько ловушек в достаточном удалении одна от другой, а лучше всего и вовсе на других протоках. Посему работа по плетению щитов и вбиванию кольев не прекратилась.

Пока большинство казаков занимались заколами, десяток Кондрата Чугреева спустился на два перехода вниз по течению реки, ближе к лесным зарослям, и свалил там огромную, в три обхвата, липу. В несколько топоров казаки всего за два дня вытесали из нее пятисаженный челн-долбленку, с которым и вернулись к лагерю – шестеро на веслах, остальные пешком. Без лодок казаки чувствовали себя как без рук, не умели жить пешеходами!

Управившись с первым челном, они отправились за вторым, а потом на двух лодках и с готовыми щитами на кормах отплыли далеко на север, ставить отдаленные заколы там.

Жизнь опять налаживалась – у ватаги имелись и дрова, и еда, и крыша над головой. Пусть это был всего лишь кожаный полог, но от дождей и ночной росы он оберегал, а оставаться тут вечно казаки не собирались. Раненых на ноги поставить – а там можно и снова о долге своем христианском вспомнить…

Правда, жизнь под общим пологом не оставляла людям возможности остаться наедине, и потому многие пары во время обеденного отдыха уходили куда-нибудь подальше в густые ивово-ольховые заросли.

Разумеется, Митаюки-нэ тоже брала за руку своего избранника и уводила по уже натоптанным узким тропкам далеко-далеко, в маленькое уютное гнездышко из сломанных и переплетенных в несколько слоев ветвей, на мягкое ложе, принадлежащее только им двоим… Всего три сотни саженей от лагеря – но туда не доносилось ни единого постороннего звука. Никаких голосов, стука топоров, хруста ветвей, никаких рыбных и дымных запахов. Только легкое дыхание ветра, только аромат свежих почек, только пение птиц, только стрекот кузнечиков – и жаркое дыхание двух сплетенных воедино людей.

Вниз вдоль реки до второй тропы, оттуда в зеленую гущу ветвей и листьев… Митаюки несколько раз многообещающе оглянулась на дикаря, потянула чуточку сильнее, думая над тем, чем удивить воина на этот раз? Ибо, как гласит учение девичества, твой мужчина при встрече с другой женщиной не должен испытать ничего, кроме разочарования. И тогда он не пожелает искать других. А также мужчина всегда должен быть насытившимся. Дабы влечение к недостойной пустышке не возникло из простой голодухи…

Серьга вдруг замедлил шаг, ощутимо дернув юную шаманку за руку, вынудил обернуться.

– Ты чего, Матвей?

Казак медленно сделал еще два шага и остановился. Немного удивленное лицо, блеклый бессмысленный взгляд, ровное дыхание… Митаюки ощутила ползущий по спине холодок, насторожилась и вскоре услышала то, что ожидала: мерное потрескивание ломаемых ветвей, влажный шелест ивняка по движущимся телам.

– Пусти, пусти меня, подлый дикарь!!! – громко заорала она на языке сир-тя. – Пусти, вонючее животное! Отцепись от меня! Не дамся!

Шаманка отпустила руку казака, спиной вперед отлетела в кустарник, закрутилась в ветвях, ломая их, вскочила, бросилась бежать, поминутно спотыкаясь, падая, снова вскакивая, крича и прорываясь дальше. Через несколько шагов она увидела впереди, среди ветвей, смуглые полуобнаженные тела – сильные, смуглые, лоснящиеся от ароматного масла. Идущие гуськом воины сжимали в руках копья, а с их поясов свисали тяжелые боевые палицы с каменным навершием. Яркий, как солнце, золотой медальон указал вождя, шамана воинов, и Митаюки кинулась к нему, упала в ноги, пытаясь их обнять:

– Сир-тя! Великие сир-тя! Вы спасли меня! Вы оберегли меня от насилия, могучие воины! Какое счастье! Вы спасли меня в самый последний момент!

Отряд остановился, окружая спасенную девушку. Их было десятка полтора – крепких, опытных воинов лет двадцати с небольшим, а не наивных юнцов. Шаман же выглядел и вовсе полувековым мудрецом. Немудрено, что он смог подавить волю казака на таком удалении, даже не видя врага.

– Вы мне не чудитесь, сир-тя? – внезапно испугалась Митаюки, заметавшись в окружении могучих красавцев. – Вы существуете? Откуда вы здесь?