Андрей Посняков - Земля Злого Духа Страница 31

Выл ветер! Ломались деревья. Били зарницами молнии, грохотал гром, а вскипевшая от натиска морских волн речка, казалось, сейчас повернет вспять.

– Господи, Иисусе Христе…

– Богородица-дева Тихвинская…

– Святый Николай Угодник…

– Великий Сяхыл-Торум…

И вдруг все кончилось! Так же резко, как началось. Стих ветер, успокоилась река, а в синем, враз очистившемся от туч небе радостно заиграло солнышко. Никакое не золотое и не злое – обычное, февральское… Только вот стояло оно низко-низко, и вязкое влажное тепло шло вовсе не от него, а откуда-то с противоположной стороны, с севера.

– Ну, слава Господу, обошлось. Помолимся, братие! Святый Боже, молю тя-а-а…

– О Сяхыл-Торум, могучий, о солнечная богиня Хотал-эква…

Наступила тишина. Лишь слышны были слова молитвы, а кое-где и птицы запели уже! По всему берегу лежали поваленные бурей стволы, плыли по реке, колотились о струги…

– Топляки-то отгоняйте, ага! – быстро приказал Еремеев. – Пошли-ка, отче, глянем на наших – что там да как.

– А можно и нам с вами? – Настя с рыженькой Авраамой переглянулись да тут же потупились, видно устыдясь собственного нахальства, юным девам отнюдь не присталого.

Ишь, напрашиваются!

– Неча с нами ходить, – охолонил атаман. – Полянку найдите да посушитесь лучше.

Приказ сушить припасы и порох получили на всех восьми стругах, слава Господу, ни один сильно не пострадал, лишь на двух судах упавшими стволами проломило корму да придавило нескольких казаков. Не сильно, не насмерть – кому руку сломало, кому – ребра…

Радуясь, что так легко отделались – благодаря Господу и атаману! – казаки с шутками и смехом принялись перетаскивать на берег припасы, кои тут же и раскладывали сушиться под огромными, буйно разросшимися папоротниками.

Девушки же, пройдя берегом шагов на сотню вверх по течению реки, дабы не смущать казаков, скинули мокрые рубахи да разлеглись на желтом песочке у самой воды – сушиться. Тихонько не лежали – ага, как же! – болтали, смеялись.

Авраама рассказывала про Маюни – как тот испуганно молился, а Настя паренька защищала: мол, моря никогда не видел, вот и боялся.

– А мы-то, можно подумать, море видали! – расхохоталась Авраама. – Одначе, девы, меня ж едва волнищей не смыло!

– И меня!

– И меня тоже едва не унесло в пучину!

– Господь упас и Пресвятая Дева! Не то плясали бы посейчас у царя морского – утопленницами.

– Свят, свят, свят! А помолимся-ко, подруги!

– Да-да, помолимся!

– Что, прямо так вот, нагими? – заплетая косу, дородная – кровь с молоком – Онисья недовольно прищурилась. – Разве в таком-то виде можно молиться? Платье-то наше еще когда высохнет.

Настена нахмурилась, пригладила каштановые, с прядями золотистыми волосы, головой качнула:

– Я так думаю, что молиться-то в любом виде можно. Лишь бы от сердца молитва шла. У нас ведь – от сердца, так, девы?

– Так!

– Так и помолимся же!

– Господи, святый Боже, благодарим тя…

– Богородица Дева…

Девушки молились, встав на колени прямо в песок, клали поклоны, крестились – простоволосые, нагие, одна красивее другой!

Три светленькие, с волосами как выгоревший на солнце лен, – осанистые Онисья и Владилена, худощавая, с конопушками Федора; пятеро чернявеньких – смуглые Олена с Аксиньей, маленькая Устинья, высокая, похожая на цыганку Глафира, ну и Катерина-краса с бровями собольими, с грудью большой, упругой… у рыженькой белотелой Авраамы, конечно, не такая грудь, да и у Насти… Но тоже ничего, упругие, сладкие… Ах, красивы девки, с тонким станом, со спинками гибкими, ровно у ласковых кошечек, у многих рядом с копчиком ямочки – так бы и погладить, ага! Кто-то, как Онисья, Катерина, Авраама, – белокожие, будто царевны или уж, по крайней мере, боярышни; кто-то смуглявый, как ханские жены, а вот у Настасьи кожа золотисто-нежная, шелковая и столь же нежная, крепкая, хоть и не очень большая, грудь с торчащими коричневыми сосочками, верно, сладкими-сладкими и на ошупь – упругими, нежными… так бы и поцеловать, обхватить губами, ласкать языком! А какая тонкая талия у Насти! И ребрышки кое-где выступают под кожею, особенно когда дева вот эдак потягивается… как только что потянулась… Ноги длинные, плоский животик с темною ямочкою пупка, а ниже… Вот девушка повернулась, покачивая стройными бедрами, подошла к воде, наклонилась…

Ах!!!

Маюни чуть сознанье не потерял от всего увиденного! Нет-нет, он вовсе не собирался за кем-то подсматривать, просто искал укромное место – помолиться своим богам… Искал-искал и нашел… то же самое, что и нагие красавицы девы! Теперь бы, конечно, уйти, поискать какую-нибудь полянку… да-да, уйти! Но… ноги что-то не шли, словно вросли в землю. Может быть – это и есть черное колдовство сир-тя? Может, оно уже прямо здесь, на этом берегу, началося?

Ушел бы отрок, да не шли ноги! Не шли…

Во еще одна дева подошла совсем-совсем близко к кустам, к прятавшемуся за ними – нет, он не прятался, просто стоял! – Маюни, перевернула распростертую на ветвях рубашку. Юный остяк как-то ее раньше не замечал, а ведь тоже очень красивая дева… как все здесь. Но эта – именно ему под стать: небольшого роста, худенькая, темно-русые густые волосы, глазищи синие, сияющие, словно в ночном небе звезды, смуглая кожа, а грудь такая аппетитная, что, кажется, взял бы – и съел. А на левой груди, у соска, ма-аленькая такая родинка. Если и будет когда-то хозяйка в доме у Маюни, то вот такая, как эта… Или такая, как Настя… высокая, стройная… Нет, про Настю – это просто мечты, а вот эта… Вот повернулась боком, руки подняла – и тоже видны под смуглой кожею ребрышки! – вот замерла, к чему-то прислушалась, наклонилась… и посмотрела, казалось, прямо парню в глаза! Маюни аж попятился.

– Что там такое, Устинья? Что увидала-то?

Ага, вот как ее зовут – Устинья…

– Да кажется, будто кто-то в кустах сидит, смотрит.

– Зверь, верно!

– Ой, девы… Мне что-то страшно! Вдруг там такая же рогатая ящерица с дойную корову величиной! Как сейчас выскочит, ка-ак даст хвостищем…

– Да ну тебя, Авраама! Вечно ты все выдумываешь, пугаешь.

Настя тоже подошла к кустам, всмотрелась, потом обернулась к подружкам:

– Сейчас все вместе – кинемся, посмотрим, ага? Если кто там и сидит, так он нас сам боится. А ну-ка, пошли!

Вот тут Маюни не выдержал – бросился наконец бежать, да не так, как лесной человек, – неслышно, а как русские бегают – аж весь лес трещит! По крайней мере, именно так пареньку и казалось. Может быть, от того, что так сильно билось сердце?

Позади, от реки, вдруг послышался крик:

– Ой, девы! Смотрите-ка – лодка!

Это крикнула Катерина, она вместе с цыганистою Глафирою и юркою, с конопушками Федорой оставалась у реки и шариться по кустам вовсе не собирались. Кому надо, тот пусть там и носится, а нам и тут неплохо!

– Вона, вона, из-за излучины вынесло…

– Ой, девоньки… А в ней ведь кто-то лежит!

– Надо казаков позвать!

Не в меру любопытные Настена с Авраамой, услышав такое, переглянулись:

– Зачем казаков? Сперва сами глянем!

Сказали и, забыв про того, кто, может быть, таился в кустарнике, со всех ног бросились к речке. Не останавливаясь, вбежали – с брызгами – в воду, подтащили челнок к берегу… с опаской глядя на лежащего в нем человека… непонятно, то ли мертвого, то ли…

Настя наклонилась, прислушалась:

– Нет, он дышит. Только слабо-слабо.

Странный был человек: голый по пояс, в оборванных самоедских штанах из тонкой шкуры оленя, он чем-то напоминал Маюни – такой же смуглокожий, маленький, узкогрудый… и чрезвычайно худой, словно его специально морили голодом. А вот широкое скуластое лицо с узкими закрытыми глазами вовсе не напоминало довольно приятную рожицу юного остяка – тот-то был по виду как русский, даже и волосы светлые, а вот этот… Узкоглазый, волосы – жесткие, черные, как вороново крыло, и даже еще чернее.

– Давайте-ка, девы, повернем его да водицей на лицо брызнем… ага… Господи, он еще и ранен!

Левый бок незнакомца был весь в крови, мало того, в ране торчал обломок стрелы, едва-едва заметный!

– Я все ж сбегаю, позову казаков…

– Беги. Устинья… Рубаху только надеть не забудь.

– Ой!

– И нам бы не худо одеться…

Первым на зов явился Маюни, а за ним уж – и атаман с отцом Амвросием, Афоней Спаси Господи и ландскнехтом Гансом Штраубе. Последний за свой веселый нрав и незлобивость пользовался большим расположением девушек, коих, как неоднократно заявлял, искренне любил всех… но почему-то особенно выделял статную светлоокую Онисью. Вот и сейчас, глянув на нее, облизнулся – ну до чего ж аппетитна в одной-то рубахе. Высокая-то грудь так и выпирает, соски сквозь полотно торчат! О святая Бригитта – ну как же такое вынести? Разве что ввязаться в какую-нибудь хорошую драку… либо шнапсу потребить немерено, так, чтоб орать гнусным голосом непотребные солдатские песни, размахивать кулаками, ругаться, а потом упасть под лавку да там и уснуть.