Князь мертвецов (СИ) - Волынская Илона Страница 4

- Бух! Бух! Бух! - алые глаза големов сверкали над насыпью, кулачищи колотили по мечущимся Шнырю и Мордатому.

- Ты! Останови их! Останови, убью! - тощий налетел на каббалиста, сшиб наземь, навалился сверху, вдавливая дубинку в горло.

Ладонь голема накрыла его и смяла. Из стиснутого глиняного кулака брызнула кровь.

- Хрясь! - голова Мордатого разлетелась как тыква.

- Аааааа! - шнырь метался по насыпи и верещал. – Пане! Помогите! Обещали, пане! Клялись!

Потом пискнул и затих.

Тот, кого называли паном, бежал. Он побежал, когда голем кинулся на подрывника. Сорвался с места и ринулся в степь! Бежать-бежать-бежать, спотыкаться, мчаться снова, пока из-за спины раздаются крики, пока чудища заняты людскими отбросами, которых он привел.

Беда, что этих глиняных кукол много. Достаточно. На всех.

Бухающие шаги слышались за спиной. Земля содрогалась, подпрыгивала, норовя сбросить с себя человека, как норовистая лошадь. Он мчался во тьму, ломился сквозь стены ковыля, раздвигая их грудью, как волны. Колючие тугие стебли цеплялись за штаны, за рубаху, будто пытались задержать. Он вскрикивал и бежал снова, упал, вскочил, будто его подбросили, и опять побежал. Земля тряслась все сильнее, буханье слышалось все ближе. Только не оглядываться, не оглядываться, надо бежать, не...

Конечно же, он оглянулся. Голем возник за спиной, так близко - рукой подать. Голему. Огромная растопыренная ладонь закрыла небо, будто над головой вдруг возник глиняный потолок. Человек вскрикнул, метнулся в сторону. Выскочил! Пальцы голема сомкнулись на пустоте, звучно стукнули. Человек снова побежал - закладывая петли, как заяц, он метался туда, сюда. Грудь его вздымалась, он судорожно хватал ртом воздух. Как ... это... могло... случиться? Все... было... продумано...

В боку вспыхнула острая боль. Отчаянно запекло в груди, ноги заплелись, и он кубарем полетел на землю. Попытался встать, хоть на четвереньки, хоть... Пополз - быстро-быстро перебирая ногами, но шаги всё приближались! Громадные глиняные ножищи протопали мимо и встали - он едва не уперся в них лбом.

Захлебываясь слезами, человек шарахнулся, завалился на спину, замахал руками, будто голубя отгонял:

- Уйди, уй...

Увидел нависающее над ним глиняное лицо с пылающими тазами, потом небо над ним потемнело и громадный кулак вмял его в землю.

Голем наклонился. Подхватил убитого за ногу и поволок обратно к насыпи. Шуршал ковыль, тело подпрыгивало на кротовинах и следом тянулась кровавая полоса.

На насыпи валялись трупы. Големы плотным кольцом смыкались вокруг, Пахомов увидел медленно приближающиеся к нему кровавые глазищи, заорал.

Ему на спину рухнула тяжесть, он заорал снова, в спину вдавилось что-то острое, и каббалист, коленями стоя на нем и на Карташове зачастил:

- omesta' lehs otaгusteb haлohkemah tte гastay madaah zA...1

Лапища голема замерла, задёргалась рывками - туда-сюда. Окружающие их со всех сторон пылающие глазищи мигнули, еще мигнули, и еще. Замерцали быстро-быстро. Големы поводили головами, будто вслушиваясь в долетающие до них слова, потом начали едва заметно раскачиваться и замерли. Огни в глазницах еще раз вспыхнули и стали затухать, как угли в камине, превращаясь в тусклые темные огоньки.

Неподвижные големы стояли кольцом вокруг насыпи как громадные глиняные статуи.

- Бух-бух-бух! - последний голем вышел из темной степи, волоча за собой человеческое тело.

Небрежно уронил его поперек насыпи и тоже замер рядом с товарищами.

Каббалист судорожно захрипел и откатился в сторону, шумно дыша. Пахомов еще подождал мгновение, приподнялся, опираясь на дрожащие руки, взвыл от боли в плече, и не сел, а скорее упал на зад. Протянул дрожащую руку к Карташову. Биение жилки на шее удалось нащупать не с первого раза и даже не со второго, пока, наконец. под пальцами слабо толкнулся пульс.

- Шмуэль... Бенционович... - слова из пересохшего рта выходили с трудом. - Вы... спасли...

- Себя я тоже спас. - раскинув руки, каббалист лежал на насыпи и глядел то ли в небо, то ли на неподвижно стоящих вокруг големов. - Они бы нас убили.

- Кто... такие хоть? - выдохнул Пахомов и начал медленно подниматься. Брошенный последним големом труп лежал совсем рядом, от него остро и противно пахло кровью и, как бы ни хотелось замереть и не шевелиться, но надо вставать и убираться отсюда. А еще где-то под насыпью лежит бедняга-сторож, и хоть надежды почти нет, но вдруг, и он жив?

- Узнаем. - прокряхтел каббалист и тоже с трудом поднялся. - Отпишем в главную контору, пусть разбираются, кто из соперников по железнодорожным подрядам на столь жесткие действия способен.

- Не стоит. Писать. - глухим голосом откликнулся Пахомов. Он стоял над брошенным последним големом телом и смотрел, смотрел ... В голове вертелась всего одна мысль:

«Теперь я понимаю, почему его голос казался мне знакомым!»

Каббалист доковылял до Пахомова, ухватился за плечо - было больно, но инженер даже не дернулся.

- Нам всем конец. - безнадежно выдохнул каббалист.

- Он сам... его люди первыми напали... - Пахомов понимал, что его слова звучат детским лепетом.

- Кто нас станет слушать? - с безнадежной горечью ответил каббалист. – Особенно меня.

— Значит, - Пахомов сглотнул. - Надо сделать так, чтоб никому ничего не пришлось объяснять.

Они посмотрели на лежащего без сознания Карташова, на тела, разбросанные по насыпи, и кивнули друг другу.

Глава 1. Череп в зазеркалье

- Сегодня самый важный день в моей жизни!

Он посмотрел в зеркало и с нажимом повторил:

- Самый важный день моей жизни! Сегодня!

И встретил собственный напряженный взгляд, в глубине которого прятались разом и страх, и предвкушение.

Бережно провел гребнем по тщательно уложенным темно-русым волосам, повернул голову, придирчиво оглядывая себя со всех сторон. В большом настенном зеркале отразился юноша неполных шестнадцати лет, не слишком высокий, хоть и низкорослым не назовешь, изрядно широкоплечий.

Дмитрий Меркулов, сын коллежского советника Аркадия Меркулова, и Рогнеды, в девичестве кровной княжны Морановны из рода Белозерских, неприязненно воззрился на свое отражение. Черты собственного лица его устраивали - пусть они и не блистали особой красотой, но в них сквозило древнее благородство рода покойной матушки (по крайности, Мите хотелось так думать!). Зато в коренастой фигуре, увы, не было ни грана модных в высшем свете тонкости и изящества. Сполна сказывалось отцовское наследие. Отец нынче, конечно, человек значимый, потомственный дворянин и многих орденов кавалер, но происхождение имел вполне плебейское - отец его, Митин дед, был всего лишь городовым! О чем сам Митя предпочел бы забыть, только вот отец ни в какую не соглашался. И вспоминал, и говорил, и гордился, и от Мити требовал того же.

Митя повернулся перед зеркалом, оглядывая себя с боков. Коренастость можно списать на долгие занятия греблей, да облагородить правильно скроенной одеждой, но ... Вот в одежде-то все и дело!

Митя попытался одернуть сюртук и застонал от ощущения полной и абсолютной безнадежности! И полугода еще не прошло как Его Императорское Величество, Александр III Даждьбожич, наградил отца имением, и отправил из Петербурга в Екатеринославскую губернию, создавать первый в империи губернский Департамент полиции, объединяющий полицию, жандармов и порубежных стражников. Назначение отца считали ссылкой, наказанием за то, что осмелился обвинить в воровстве, страшно подумать, императорского племянника, одного из Великих Князей, Кровного Внука Даждьбога-Солнца! Увы, верно обвинить, но тем хуже для нечуткого и неделикатного сыскаря - так считали в свете. Сам же отец и матушкины родичи Белозерские видели в новой должности ступеньку для грядущего триумфального возвращения, и не только отцовского. Дальше начинались не просто сложные, но еще и постоянно меняющиеся политические расчеты, от которых у Мити голова шла кругом. А ведь настоящий светский человек должен разбираться в интригах двора. Или хотя бы убедительно делать вид, что разбирается.