"Девочка в реакторе" (СИ) - Котова Анастасия Страница 45

Она стояла недалеко от трапа, провожая его. Ее длинная юбка развевалась на ветру. Волосы волнующе трепыхались за спиной. Банты пытались распуститься и улететь в ясное небо.

На бледном лице пробежала одинокая слеза.

Девочка, не отрываясь, смотрела, как самолет, поднимаясь ввысь вместе с отцом, исчезает среди ясного неба.

И он тоже проводил ее печальным взглядом.

“Моя дочь…”

Другая дочь встретила его в московском аэропорту. Вместе с ней была Маргарита Михайловна, жена.

Инга распахнула объятия и обняла отца, обхватив руками его шею.

— Я рада, что ты наконец-то вернулся.

— Здравствуй, цветочек.

Они втроем прошли к черной машине.

— Ты выглядишь очень плохо…

— Работа. — Валерий отмахнулся.

— Там все плохо, да?

Он опустил глаза.

— Я вижу это по твоим глазам. Но если ты не хочешь говорить, твое право. Тебе нужно время, чтобы прийти в себя. Потом расскажешь, что там происходит.

“Отвратительные вещи там происходят”, — хотел сказать ученый, сняв очки и протирая от бессонной ночи глаза. Отвернулся к окну, прижав к носу сжатый кулак, и надолго замолчал.

“Как им сказать то, что я долгие годы скрывал?”

— У меня сегодня встреча в Политбюро, поэтому я приехал обратно в Москву. К десяти часам меня уже будут ждать. Я заскочу домой, отмоюсь, переоденусь и снова уеду.

— Скажи, Валера, ты ничего не скрываешь?

Он в упор посмотрел на жену.

Маргарита Михайловна все поняла.

— Я не стану больше об этом спрашивать, пока ты сам не захочешь все рассказать. Но все же… не покидай нас так быстро…

— Не могу, у меня слишком много дел и забот, и я понятия не имею, когда и чем все это кончится. Да, мы перестали общаться, но на это есть свои причины, — Валера погладил жену по плечам. К горлу подкатил комок боли от несказанных слов, но он сдержался, обещая, как только выйдет за порог, то даст волю своим эмоциям, — все у нас будет как прежде, вот увидишь.

— Позовите Владимира Губарева. У меня с ним назначена встреча.

В кабинет вошел невысокий мужчина с поредевшими волосами в белой форме и с камерой на шее.

Валерий на следующий день вернулся обратно в Чернобыль:

— Мне неважно, кто виноват и в чем причина происходящего! — генеральный секретарь с коричневой “отметиной” на залысине грозно ударил кулаком по столу. — А теперь будьте любезны вернуться на свои места, — произнес он после долгой тирады, махнув рукой в сторону выхода.

— Мне стоит задержаться, товарищ Щербина? — когда руководители, прихватив с собой папочки с документами, вышли из огромного, увитого колоннами, зала, ученый подошел к Борису Евдокимовичу, спрятав руки в карманы темных брюк.

— Да, вы остаетесь здесь, Валерий Алексеевич.

Едва переступив порог своего кабинета, Валера бросился к телефону, набрал на нем номер и прокричал в трубку:

— Я хочу немедленно с ним поговорить!

Аппарат снова громко зазвонил:

— Щербина просит вас вернуться в Чернобыль!

В четыре дня самолет вылетел в Киев.

“Задачи остаются прежними. Во-первых, необходимо пронаблюдать за состоянием четвертого блока, так как основные засыпки уже окончены. Нужно вводить специальные зонды [1] , чтобы измерить температуру внутри реактора, его радиационные поля и контролировать движение радионуклидов в воздухе.

Во-вторых, необходимо как можно скорее расчистить территорию промышленной площадки вокруг атомной станции.

И, в-третьих, начать работать по сооружению туннелей под фундаментом разрушенного блока.

Ну и последнее: оградить тридцатикилометровую зону, начать работы по измерению радиационных доз на ее территории и за ее пределами, и дезактивировать большую ее часть”

Когда приглашенный Владимир Губарев, журналист из газеты “Правда”, присел перед ученым, тот встал, засунул руки в карманы брюк и, подойдя к зашторенному окну, остановился, бросив взгляд на улицы опустевшего города.

— Вова, я знаю тебя со студенческой скамьи. Мы проучились с тобой до самого последнего курса…

— Слушай, на тебе лица нет. Ты, случаем, не заболел?

Валера достал из кармана пиджака пачку сигарет и прикурил. Издал тяжелый вздох и посмотрел на огонек на кончике сигареты. Поднес ее ко рту и затянулся. Выпустил дым через приоткрытые губы и вновь устремил взор на улицу.

— У меня столько всего накопилось, ты себе это представить не сможешь.

И академик продолжил, выдержав паузу:

— Это случилось десять лет назад, я уже тогда работал в курчатовском институте, преподавал неорганическую химию, изучал ядерную реакцию и писал статьи на тему атомных реакторов.

Однажды я увидел одну девушку, журналистку. Она захотела пообщаться со мной тет-а-тет.

Мы с ней не раз беседовали после, а потом у нас все закрутилось. Я переспал с ней раз, потом еще раз, и еще раз, а потом я узнал, что она беременна. У нас родилась дочь. А потом я ушел, оставил ее с дочерью потому что любил только одну женщину, свою Маргариту.

Все, что со мной случилось, я посчитал кошмаром наяву. “Это был не я!” — кричал я сам себе по ночам.

Дочь свою, вторую, я не видел два года. В последний раз мы увиделись, когда ей исполнилось четыре.

И спрашиваю себя сейчас, почему тогда я поступил так глупо, не по-мужски? Что произошло во мне, когда я очнулся от наваждения, длившегося целый год, понимая, к чему привели мои действия? Почему я тогда не признался Маргарите, что у меня появилась вторая дочь? Почему я до сих пор обманываю ее, Ингу и себя? Чем они заслужили такое отношение?

— Если я правильно понял, тебя терзает появление внебрачной дочери? — когда ученый надолго прервал свой монолог, погрузившись в тишину, заговорил Владимир задумчиво. — И это все, что тебя сейчас беспокоит? А как насчет аварии? Ты уже выяснил ее причину?

— Пока что нет.

— Но у тебя-то есть определенные мысли на этот счет, просто делиться ими ты не хочешь, я так понимаю?

— Мне нужно подождать еще немного, прежде чем смогу понять, что же именно здесь произошло.

…На столе лежал принесенный кем-то апельсин.

— Меня угостили, — улыбнулся Василий. — Возьми себе.

Раиса застыла на пороге, терзая взглядом круглый, некогда оранжевый, фрукт — из-за большого радиоизлучения, что исходило от ее мужа, толстая корка покрылась приятным и ровным розовым цветом. Проглотив слюну, девушка неуверенно подошла к тумбочке и остановилась.

— Ну съешь! Ты же любишь апельсины!..

Рая отпрянула, когда из-под земли выросла полуголая девица с длинными темными, как летняя ночь, волосами. Их кончики достигали маленьких бедер, укрытых атласной юбкой.

— Ешь. — Возложив апельсин на ладонь, незнакомка протянула его испуганной девушке.

Реальность застыла подобно стоп-кадру и покрылась белыми всполохами будто фильм на испорченной видеокассете. Картинка пошла волнами, вызывая головокружение.

Девица, не двигаясь и не моргая, смотрела на Раису.

“Бери…”

Голос возник из ниоткуда, ласково коснувшись барабанных перепонок и переходя на зловещий шепот. Издевательское хихиканье заставило вздрогнуть и судорожно обернуться, в тщетных попытках отыскать этому причину.

— Ешь!..

Раиса разозлилась и схватила фрукт.

Девица разошлась дьявольским смехом и, отступив на шаг назад, исчезла в непонятно откуда взявшейся темноте.

Апельсин растворился на ладони, превратившись в обжигающую кожу черную кислоту.

Единственное, что она помнит о том дне, это большое окно в операционной.

Василий и его старшая сестра лежали рядом на двух столах. Раиса, абсолютно притихшая, сидела на стульчике в углу и безудержно молилась, раскачиваясь из стороны в сторону.

“Это какой-то кошмар, самый настоящий ад…”

Операция длилась два часа.

Девушка облегченно перекрестилась, когда Василия вернули в палату, и позволила себе слабую радостную улыбку.

Людмиле в этот момент было намного хуже: восемнадцать проколов на груди, тяжелый наркоз. Рая, прибегая к ней снова и снова, думала, что она не выживет — прошло уже больше пяти часов, а веки ни разу не дрогнули; грудь медленно опускалась и поднималась. И пульс слабый.