Ветер и крылья. Старые дороги - Гончарова Галина Дмитриевна Страница 5

– Это стоит дороже, ньор Фаусто.

– Стоит. В красивых флаконах, с добавками из масел и прочей дряни… понимаете, дана? Я у вас прошу чистую цену вещества.

– Вы уверены? – сдалась девочка.

Отказываться не хватило сил. А это… что бы это ни было, но ей пригодится. И голова проясняется, и держаться легче.

– Вполне.

Мия достала из кармана одну из серебряных монет, которые нашла в столе у отца, вручила ньору Фаусто.

– Я благодарю вас, ньор.

– Дана Мия, полагаю, будет нелишним, если я останусь с вами… какое-то время.

Мия посмотрела на лекаря очень внимательно.

– Ньор Фаусто…

– Распорядитесь меня кормить вместе со всеми и отведите комнату, дана. Услуги лекаря не будут сейчас для вас лишними, а я могу себе позволить потратить пару дней. Считайте это моей молитвой.

– Молитвой? – искренне удивилась Мия.

– Конечно. Богу угодна помощь ближнему, вот и весь сказ.

– Не благотворительность? – прищурилась Мия.

– Вы в ней не нуждаетесь, дана. И в жалости тоже, – коротко ответил лекарь. – А вот в помощи и поддержке – безусловно. Как когда-то нуждался и я. Мне помогли, сейчас я отдаю свои долги. Не благодетельствую, понимаете? Просто возвращаю то, что никогда не смогу отдать близкому мне человеку.

– Он…

– Человек, который помог мне, уже умер. Он бы тоже остался здесь в такой ситуации. Уверяю вас.

Мия кивнула. Коснулась руки ньора Фаусто.

Руки постороннего мужчины! Благородная дана! Наедине!

Мама упала бы в обморок от ужаса. А Мия ничего, стои́т… может, и не так ужасно нарушать приличия?

Вот и мамины покои. Мия решительно толкнула дверь и вошла.

– Дана! – зашипела на нее служанка.

Мария…

Личная мамина служанка. Раньше Мия ее боялась… почему? Подумаешь, толстая и строгая? Это не страшно. Страшно, когда умирает отец, а ты не можешь ничего сделать.

Мия посмотрела прямо в глаза толстухе.

– Где. Моя. Мать?

Ньора Мария не выдержала первой.

– Утомилась. Лежит в спальне, отдыхает…

– Вон отсюда, – резко распорядилась Мия. И шагнула по направлению к спальне.

Мария с неожиданным проворством загородила ей дорогу.

– Это вы что ж, дана, будете матушку тревожить?! Так нельзя! Неправильно это! Вы понимаете, у нее душа нежная, ранимая…

Может, не скажи Мария последнего слова…

Ранимая, ага.

А неподалеку погибает от раны в живот ее отец. И это НЕ мать сидела с ним рядом и обнюхивала рану.

– Еще одно слово – и ты уволена, – отчеканила Мия.

Мария аж задохнулась.

– К-как!?

– Молча. И без жалованья. – Девочка резала словами, будто ножом, хлестала наотмашь. – Ты слишком много воли взяла – указывать мне, куда ходить и что говорить. Вон!

Мария хотела что-то сказать. А потом вспомнила, что дан Пьетро ранен, что эданна Фьора плохо себя чувствует, да и прикусила язык. Поняла, что заступаться за нее некому. Прикажет девчонка, так и вытолкают Марию за ворота.

Может, потом что-то и вернется. Когда выздоровеет дан, когда придет в себя эданна, а может, и нет? Слуги послушаются.

И вышла вон.

Мия перевела дух.

Победа. Первая победа… не над собой, над другими. Оказывается, ее тоже слушаются? Она еще попробует, потренируется… но потом. А сейчас…

– Кто там, Мария? – раздался из спальни слабый голос матери.

Мия решительно шагнула вперед.

Спальня эданны Фьоры была выдержана в белых и розовых тонах. Стены цвета слоновой кости, розовые шторы и занавеси, розовая мебель… и посреди этого сама эданна. Действительно как хрупкий цветок. Белокурые волосы рассыпаны по плечам, подушки высоко взбиты, рядом, на тумбочке у кровати, чашка с отваром.

– Мия? Я приказала меня не беспокоить! У меня болит голова… Пьетро поступил просто ужасно…

– Мама. Отец умирает, – жестко отчеканила Мия. И откуда только силы взялись?

Эданна Фьора, не говоря ни слова, потеряла сознание.

Ненадолго, ага. Ровно пять секунд понадобилось Мии, чтобы подойти к кровати и сунуть под нос матери тот самый флакончик. Простой, из грязного серого стекла, с пузырьками воздуха внутри… с очень хорошим, как оказалось, снадобьем.

– Ах-х-х!

Мия тоже вдохнула украдкой, пока мать приходила в себя и пыталась вытереть льющиеся слезы.

– Мия! Что это за гадость?! Выкинь немедленно!

– Мама, ты не слышала? Мой. Отец. Умирает.

Второй раз эданна падать в обморок не стала. Вместо этого она поднесла к вискам белые руки, обильно украшенные кольцами.

– Ужасно… просто ужасно! Что же теперь с нами будет?! Боже, я – вдова? За что?! Ах, за что мне такие горести?!

– Ты не хочешь пойти и проститься с отцом? Посидеть с ним рядом, пока он жив? За руку подержать? – В голосе Мии скрежетал металл.

– Но… я не смогу! – даже слегка удивилась эданна Фьора. – Я просто не смогу, я упаду в обморок…

– Ничего. У меня есть средство от обморока.

– Я… это ужасно! Просто ужасно!

– Мама, ты пойдешь к отцу?

– Я… я не знаю… там все очень плохо?

– Там рана на животе. Плохо пахнет. Есть кровь, – не стала врать Мия.

– Я… это так сложно и плохо…

Мия просто не выдержала. Сложно?! Плохо?! Да что ж ты…

– Мама. Ты идешь? Или нет?

– Как же ты похожа на свою прабабку…

– Мама?!

Фьора Феретти качнула головой.

– Нет, Мия. Я не смогу. Я пойду к детям и побуду с ними. А ты… ты сможешь побыть с отцом?

Мия опустила голову. Потом подняла глаза на мать. Да, мама…

Любящая и любимая. Добрая и ласковая. Слабая и зависимая.

Сегодня Мия стала старше матери. Потому что стала сильнее. Потому что приняла на свои плечи то, что не смогла принять мать. Потому что взяла на себя ответственность за семью.

– Хорошо, мама. Побудь, пожалуйста, с младшими. Я не смогу их успокоить.

– Обещаю, – сказала Фьора. – А Мария где?

– Я ее выставила. Она пыталась не пустить меня к тебе. Мама, сходи сейчас к детям.

– Хорошо, Мия. Они не спят?

Мия скрипнула зубами.

– Не спят, мама. Им плохо и страшно. Скажи им, что ты рядом, что ты их любишь, что все будет хорошо… пусть у них будет хотя бы эта ночь.

И Фьора медленно склонила голову.

Она признала главенство дочери.

Отца не стало к обеду.

Ночь он проспал под действием макового отвара. А с утра все же пришел в себя.

Хорошо еще, ньор Фаусто был рядом. И приказал привязать несчастного к кровати, чтобы тот не навредил себе еще больше, и лекарство какое-то дал, после которого взгляд отца потерял сосредоточенность, но и боль утихла. Самая страшная, невыносимая… от распоротого живота воняло вовсе уж страшно.

– Дан Феретти, вы умираете. Я бы советовал вам позвать падре.

Мия обошла лекаря и встала так, чтобы отец видел ее.

– Папенька…

– Мия? Где Фьора?

И как сказать отцу, что мать даже не может зайти к нему. Ее уже перед дверью начало тошнить, и на этот раз непритворно.

Сейчас Фьора сидела с младшими детьми и читала им сказку. Хоть так…

Мия справилась и с этим.

– Папенька, маму не получается привести в чувство. Она так переживает, что ничего не может ей помочь.

– Моя Фьора…

– Папенька, падре Уго Бонито ждет внизу. Я позову его?

– Исповедаться и причаститься?

– Да, папенька.

– Зови, Мия. И приходи, когда он уйдет. И сына приведи.

О младших ни слова. Только о Лоренцо, Энцо. Что ж, хотя бы так.

Мия чуть поклонилась и вышла из комнаты. Ньор Фаусто проводил девочку грустным взглядом.

Она так и не спала. Всю ночь. Дремала рядом с отцом, сжимая его руку, чутко отзывалась на малейшее его шевеление, поила, вытирала пот со лба…

Феретти были недостойны своей дочери. И убедить ньора Фаусто в обратном не смог бы и Господь Бог.

– Мама, ты точно не пойдешь к отцу?

Фьора качнула головой.