Симона Вилар - Ведьма в Царьграде Страница 6

Малк уловил эту мысль и отвернулся, пряча улыбку. Ох уж Свенельд! Княгиню ему подавай. Размечтался. И Малк спросил о другом: что привело сюда гостя? Слушал о предполагаемой поездке княгини в Византию, улавливал недосказанное: страшится княгиня неизвестности, сила Малфриды ей нужна, желает она с собой чародейку взять, ибо, имея ее рядом, Ольга не так боится опасностей, подстерегающих ее в неведомых краях. Ну что ж, Малк свою жену знал, ей всегда любы иные земли, всегда тянет куда-то. А ему опять придется тут одному хозяйствовать. Казалось бы, и привык уже. Но так тоскливо, одиноко. Хотя бы увидеть ее перед отъездом, обнять, прижать к сердцу. Да, не так они живут с Малфридой, как бы ему хотелось, ну да живут ведь…

Стукнула дверь, когда вернулся Добрыня, еще с порога сообщив, что проводил христиан до предместий града Любеча. Добрыня там присмотрелся во мраке – видеть в темноте он мог не хуже матери-ведьмы, – но не заметил, чтобы кто-то поджидал христиан, никакой засады не было. И вообще ничего подозрительного по пути он не разглядел.

– А Морока вашего ты видел? – Свенельд повернулся к пареньку. – Бегает он тут, вон меня признал, ластился.

Ему не ответили, но Свенельд заметил, как удивленно переглянулись отец и сын.

– Какого Морока? – спросил мальчик. – Наш кот уже два года как сдох.

Малк вдруг поднялся, резко подошел к Свенельду.

– Где ты видел Морока?

И по мелькнувшим мыслям варяга понял еще до того, как тот рот открыл: совсем рядом, на берегу Днепра. А сбежал Морок, когда заметил идущих от дома христиан.

– Ох, помогите, светлые силы! – Малк схватился за грудь. Лицо у него побледнело, в глазах заплескалось отчаяние. – Если она прознала про христиан… Если решила, что и я с ними молился…

Он вдруг застонал, закрыл лицо руками, стал раскачиваться, словно под тяжестью придавившей ноши. Потом выпрямился, бросился из дома в ночь. Звал:

– Малфрида, вернись! Ладо мое, жена! Приди хоть на миг! Я объясню все. Я не предавал тебя!

Добрыня же внезапно заплакал. Отвернулся, давясь слезами, плечи его сотрясались.

Свенельд не обладал даром угадывать мысли, но тут все понял. Это Малфрида Мороком обернулась, она домой шла, к мужу и сыну. А тут христиане. Для Малфриды ничего хуже этого быть не может. И теперь она не вернется.

Варяг молча шагнул к двери. Добрыня сидел отвернувшись, с темного подворья долетал взволнованный голос Малка, который все кликал и кликал жену. Боль и отчаяние было в его голосе, тоска горючая…

Свенельд ушел, не простившись. Думал: «И что теперь княгине сообщить?»

Над шуршащими в вышине кронами сосен тихо мерцали яркие весенние звезды, за лесом над Днепром всплывал тонкий молодой месяц. Тропка вдоль реки была темной, но, когда Свенельд уже подходил к Любечу, когда стали различимы частоколы градской крепости на высоком холме, когда в воздухе начал ощущаться запах дыма очагов и послышался отдаленный клич сторожей-обходчиков, дорогу ему неожиданно заслонил чей-то силуэт.

– Зачем приезжал, воевода?

Она. Малфрида. Не рысь дикая, не кошка черная – человек. Ведьма. Вон как мерцают во мраке ее желтоватые очи. Однако Свенельд уже давно перестал пугаться колдовского вида ведьмы. Он даже обрадовался встрече. Выходит, теперь он сможет выполнить поручение княгини!

Говорил о наказе Ольги сбивчиво: мол, та в дорогу дальнюю собралась, ей Малфрида нужна, чтобы поворожила, чтобы посоветовала, как в былые годы, когда она княгине во всех ее начинаниях способствовала. Чародейка вроде как слушала, а Свенельд все равно опасался, что сейчас Малфрида хмыкнет и сгинет, как и не было ее тут. Она ведь дикая, ее никто приручить не смог. Ни княгиня, ни он сам, ни Малк… Который сейчас места себе не находит, зовет ее, кается, что с христианами связался.

Свенельд был честен, а потому так и сказал ведьме: муж твой не стал христианином, он просто пожалел их, позволил у себя провести службу. И уже сокрушается о содеянном.

Малфрида ответила после продолжительного молчания:

– Зря стараешься, Свенельд. Малк… Он давно христианской верой интересовался.

– Многие интересуются. Но мало кто крестится.

Она молчала, дышала бурно. В слабом свете Свенельду вдруг почудились длинные клыки, выступившие из ее рта. Он даже отшатнулся. Но ведьма отвернулась и надолго замолчала. Выждав время, Свенельд сообщил, что ей приказано явиться в Вышгород.

Малфрида вздохнула. Повернулась – и не было уже никаких клыков у нее. Померещились они варягу, должно быть.

– В Вышгород? – переспросила Малфрида. – Ну, так тому и быть. К Ольге поедем!

Сказала, как повелела. И пошла, не оборачиваясь, будто и не интересовало ее больше ничего. Будто прошлое осталось там, позади, и дела ей до того не было.

Глава 2

Княгиня Ольга обычно предпочитала проживать не в Киеве стольном, а в своем городе Вышгороде на Днепре. Еще Олег Вещий отдал это место ей под руку, а при муже, князе Игоре, Вышгород вообще стал считаться главной вотчиной его жены. Позже, получив после похода на древлян третью часть дани на свои вышегородские нужды, Ольга превратила свою вотчину едва ли не в соперника самого Киева: и терема возвела тут не хуже киевских, и знать стала селиться вокруг жилища государыни, и торги пошли, и корабли сюда приставали, устраиваясь у длинных причалов днепровских.

А уж терем Ольга для себя возвела просто загляденье: нарядное крыльцо на толстых расписных опорах, наличники окошек резьбой, будто инеем, украшены, высокие шатровые кровли гонтом[18] покрыты, на шпилях позлащенные петушки блестят. А еще Ольга повелела раскинуть вокруг терема сад, где по ее наказу сажали местные и заморские растения, цветники разбили, белым песочком дорожки посыпали. Хорошо тут было принимать гостей и послов, беседовать с ними, сидя на крашеных скамьях под раскидистыми кронами, а то и прогуливаясь между ярких цветников.

Правда, с тех пор как в Вышгород к матери прибыл сын Святослав, почтенная тишина и значимость в любимой вотчине княгини поубавились. И хотя, с одной стороны, Ольга была рада приезду сына, как же непривычно шумно и суматошно сделалось в Вышгороде с прибытием молодого князя, как неспокойно и хлопотно! Ибо Святослав прибыл не один, а с многочисленными дружинными побратимами. В дружине его и новгородцы были, и варяги, и кривичи, да и полян уже немало к молодому князю прибилось, даже древляне из лесов соглашались у него служить, приходили целыми десятками, а то и дюжинами.

Молодой князь радостно набирал себе молодцев. Поначалу Киев весь взбаламутил военными игрищами и скачками, состязаниями лучников и копейщиков, а теперь тем же занялся и под окнами княгини. Потому и вытоптаны были цветники вокруг терема, деревца заморские порублены, скамейки разломаны. Что тут поделаешь, когда такая орава силушкой похваляется. И шум стоит день-деньской, вопли и посвист долетают до высоких окошек гридницы[19]. Княгине приходилось прилагать усилия, чтобы не отвлекаться на весь этот гомон, чтобы вникать в то, что ей докладывали.

Вот и нынче она стояла у длинного стола, а невысокий и верткий боярин Сфирька, вскидывая торчавшую клином бородку, указывал ей на разложенную на столешнице карту, где на выскобленной телячьей коже были обозначены изгибы Днепра, мимо коих им предстояло пройти на судах.

– Вот погляди, княгиня пресветлая. До этого места, где крепость Канев расположена, мы будем идти еще по своим землям. А дальше уже речка Рось[20] – и все, в чужом краю мы. Тут уже Дикое Поле начинается. Тут и черные клобуки живут, и берендеи, и хазары черные[21] шастают. Но с этими мы как-то уже научились ладить – когда силой, когда даже приторговываем с ними. А основная опасность – сама же небось знаешь – нам от печенегов будет. Ибо давно ряд[22] с ними не укладывался, давно послов не отправляли к копченым. Вот и не знаю, что случится. Особенно как до порогов на Днепре дойдем. И опасаюсь я…

– Что ты меня степняками стращаешь, Сфирька! – резко оборвала боярина княгиня. – Знаю ведь, ты чаще иных струги к грекам направлял, в Корсуне едва ли не подворье свое устроил, да и в Царьграде тебя знают. И как-то же проходил ты и пороги, и степняков миновал.

Сфирька сжал в кулаке свою жиденькую бороденку. Глянул будто виновато, но Ольга знала, как этот мелкий боярин хитер и предприимчив. Он был из тех немногих киевлян, кто уже более десятка раз плавал за моря и всегда благополучно возвращался. На этих поездках да торгах удачных Сфирька и поднялся, разбогател так, что своих пятерых дочерей просватал за именитейших бояр киевских, сам боярские браслеты надел и ныне в Думе среди нарочитых[23] мужей не на последнем месте у двери заседал. Уважали его, хоть был он роста невеликого, кривобокий и щуплый – совсем незначительный с виду. Но умен. Вернее, хитер. А еще толков. Поэтому Ольга и решила взять его главным провожатым до Царьграда в своем караване. Сфирька, узнав, на какую службу его позвали, тут же свои суда с мехами и воском присовокупил к череде кораблей правительницы, но Ольга в том ему не мешала: толковый человек, он нигде своей выгоды не упустит, а она таким только помогать будет. Станут богатеть ее люди, и ей лучше, а там и по всей Руси выгода пойдет.