Михаил Афинянин - С отрога Геликона Страница 7

Кого старый Персей продолжал безумно любить, так это Алкмену. Теперь, поскольку государственные дела занимали его меньше, ему хотелось больше быть с ней, но она, понятно, была теперь всецело занята малышом. Он стал винить себя в том, что не уделял ей должного внимания раньше. Их неразрывная связь, начавшаяся с рождения Алкмены, никуда не делась, но претерпела существенные изменения. Строить ей рожи Персею было уже как-то несподручно. Он попробовал это сделать пару раз по старой памяти, но почувствовал себя неловко, да и Алкмена хоть и улыбнулась ему в ответ, но поймала себя на мысли, что теперь от присутствия деда ей хочется совершенно другого. Несмотря ни на что, их тянуло друг к другу, и сближала их теперь невысказанная тайна рождения правнука персеида. Они часто сидели вместе в дворцовом садике в то время, когда Алкмена кормила маленького сына грудью. Несколько раз она начинала заговаривать с ним о своем сне и о щитоносной богине, но Персей, лишь только понимал, о чем идет речь, отшучивался, уходил от ответов. «Если бы она и вправду родила первой, вот тогда мы поговорили бы,» – так думал он про себя и продолжал рассуждать в таком духе, что если бы он и мог кому-то открыться, то ей и только ей. Но Персею казалось почему-то, что лучшие времена его процветающего дома прошли, и он движется к закату, а коли так, то все эти бредни по его представлению были мало кому интересны.

Глава 3.

Итак, сыну Никиппы, будущему царю Тиринфа дали имя Эврисфей, сына же Алкмены стали именовать Гераклом.

Геракл в самом деле родился очень большим, сильным и спокойным малышом. В полугодовалом возрасте он уже вовсю ползал и вот-вот должен был начать ходить. Именно тогда Алкмена и Амфитрион впервые познакомили его с морем. Они окунали его в освежающую воду, что приводило дитя в неописуемый восторг. Геракл резвился в руках, то в материнских, то в отцовских, бил по воде руками и ногами и никак не мог понять, почему она щиплет ему глазки: в той ванне, в которой его купали почти каждый день, это было не так. Впервые он увидел так близко чаек. Внимательным поворотом головы сопровождал он каждый их полет. Но больше всего притягивали его взгляд паруса проплывавших вдали кораблей. Позже уже дома Амфитрион смастерил, как мог, подобие корабля. Пуски на воду этой самодельной игрушки стали на ближайший месяц любимейшим занятием маленького Геракла. Масса развлечений было и на берегу. Конечно, не обошлось без того, чтобы попробовать на зуб и песок, и гальку, и ракушки и почти все, что прибивала к берегу морская стихия. Все же, пытаться строить из песка и тут же ломать построенное было куда как интереснее.

Счастливые родители не могли нарадоваться на малыша. Сидя на берегу они наблюдали за его игрой, разговаривая о чем-то своем, но на какое-то время они отвлеклись. Затем Алкмена встала, прошлась по берегу, оглядела горизонт. Краем глаза она видела ползающего на песке Геракла, но взгляд ее вдруг будто бы за что-то зацепился. Она замерла, не в силах ни сдвинуться с места, ни отвести от сына глаз.

– Алкмена, что же ты стоишь?! – крикнул сзади Амфитрион.

Он схватил первую попавшуюся в руки палку и ринулся в направлении маленького Геракла, но Алкмена остановила его вытянутой рукой.

– Стой, – спокойно сказала она ему, – посмотри.

Амфитрион стал рядом с ней. То, что они видели, ужаснуло бы любого родителя. Рядом с Гераклом туда и сюда сновали две змеи. Настроены они были явно не по-доброму: они пристраивались к малышу то с одной, то с другой стороны, то с опаской отползали назад. Удивительным же было то, что они не трогали младенца, будто бы им что-то мешало сделать последний, решающий бросок. Еще больше удивляло поведение самого Геракла. Он не боялся, а, казалось, даже напротив, играл со змеями. С серьезным видом он вертелся на коленках, пытаясь все время быть повернутым к ним лицом. Вдруг вдалеке что-то блеснуло. Алкмена вздрогнула.

– Ты видел, Амфитрион?

– Нет, а что я должен был видеть?

– Над морем снова была моя щитоносная богиня.

– Да нет же, Алкмена. Это рыбья чешуя блеснула в чаечьем клюве.

По небу прямо перед ними в самом деле летела чайка. Змей между тем простыл и след. Маленький Геракл закапризничал, Алкмена взяла его кормить.

– Знаешь, Амфитрион, кажется мне, все это не спроста. Посуди сам, сначала дед решает поменять порядок наследования. Потом перед родами мне снится этот сон, и вот теперь эти змеи.

– Что же ты думаешь, Алкмена?

– Я не знаю. Мне кажется, Персей что-то знает, но он молчит. Ты видишь, как он изменился после рождения Геракла.

– Да, верно. Обратимся к прорицателю?

– Думаю, это лучший выход. Сама я теряюсь в догадках.

– Тогда сделаем так.

– Боги, только бы это было к добру.

Глава 4.

Между тем, недоброе предчувствие, охватившее Персея на склоне лет, оправдалось. В скором времени после его кончины его дом стали сотрясать разного рода мелкие дрязги, а заступивший на царство Сфенел не спешил разрешать их в пользу общего дела. Вместо этого он сам возвышался над остальными, не совершая при этом ничего героически выдающегося. Амфитрион, уже изрядно поднаторевший в военном деле, чувствуя, что дела движутся не в лучшем направлении, посылает письмо царю Фив Креонту с просьбой принять его к себе на службу. Фивы переживали непростые времена, и молодой энергичный военначальник пришелся там очень кстати. Гераклу к этому времени не было еще и пяти лет. Отъезду Амфитриона Сфенел не припятствовал, а наоборот, всячески содействовал своему племяннику.

Благодаря прорицателю Амфитрион тоже приобщился тайне рождения Геракла. Сознание того, что ему и Алкмене вверено растить сына самого Зевса, помогало им сохранить доверие друг к другу во времена семейных неурядиц. Алкмена оставила родной дом хоть и с сожалением, но с пониманием необходимости. В Тиринф она возвращалась на короткое время дважды: первый раз когда умерла Андромеда, а затем когда умерла Эгинета.

Амфитрион хотя и не отрицал и не сомневался в том, что услышал от прорицателя, все же никак не мог принять этого всей душой. Он никогда не рассказывал Гераклу о щитоносной богине, оставляя это матери: сам он никогда ее не видел. Гораздо охотнее он рассказывал сыну о подвигах своего деда. В них он тоже не принимал никакого участия, но рассказы Персея и Андромеды о реальных делах казались ему более убедительными нежели сновидения Алкмены. Однако самое главное, в чем Амфитрион видел свою задачу, – это воспитание Геракла. Какой бы бог ни принял участие в его рождении, жить ему все равно предстояло среди людей, а потому необходимо было овладевать людскими навыками. Так рассуждал Амфитрион. И поскольку Геракл рос мальчиком более чем просто крепким, отец решил, что быть ему не иначе как воином. С малых лет он показывал Гераклу упражнения стрелков, всадников, копейщиков, а когда тот немного возмужал, Амфитрион нанял ему учителей по верховой езде, по борьбе и кулачному бою, по стрельбе из лука. Сам он взялся обучать Геракла владению мечом и копьем.

Но был в обучении Геракла еще такой, на первый взгляд, странный момент. В те времена появился новый музыкальный инструмент, кифара. Ходили слухи о каком-то аркадце, якобы впервые смастерившим его, но аркадца этого никто в глаза не видел, и даже имени его не могли толком назвать. Как бы там ни было, Амфитрион и Алкмена впервые услышали кифару только в Фивах, из чего они сами заключали, что инструмент появился недавно. Звуки кифары и пение под нее понравились родителям больше, чем вся музыка, которую они когда-либо слышали. Кифара по общему признанию звучала благороднее слишком пастушеской флейты. Поддавшись этому новому поветрию, Амфитрион и Алкмена твердо решили: их мальчик должен непременно приобщиться к новому инструменту.

Кифаредом в Фивах был некий Лин. Он, будучи изначально плотником, сделал ее первым из дерева и для струн использовал вместо коровьих жил безумно дорогие по тем временам льняные нити. Но затраты того стоили – по своей чистоте звуки линовой кифары стали непревзойденными на то время. Однако Лин, хотя и не был особенно скромным человеком, все время ссылался на некоего фракийца Орфея, которому он сделал такую же деревянную кифару, и в руках которого она издавала поистине божественные звуки. Когда же у него спрашивали, не может ли быть так, что просто кифара Орфея вышла лучше линовой, он всячески отнекивался и превозносил своего фракийского знакомого. Вот этого-то Лина и взяли в учителя Гераклу.

Однако, музыка никак Гераклу не давалась. Прежде всего, он не находил большого удовольствия в том, чтобы ее слушать. Он просто не понимал, для чего она нужна и, соответственно, не понимал, почему он должен учиться извлекать звуки, смысла которых не видит. К тому же, процесс обучения, заключавшийся в длительных, оттачивающих движения пальцев упражнениях, предполагавших сидение подолгу на одном месте, утомлял молодого Геракла больше нежели, например, упражнение в беге или с мечом. Родители видели, как, без преувеличения, страдает их сын от занятий кифарой, но прекращать их они и не думали. Всякий раз, когда Геракл упрашивал их покончить с этими его мучениями, Амфитрион напирал на то, что упорство – важнейшее качество воина, и что если Гераклу не нравится музыка как таковая, пусть он рассматривает эти занятия как упражнения в упорстве.