Андрей Посняков - Земля Злого Духа Страница 9

Из какого-то темного, заросшего чертополохом проулка вдруг выскочил мосластый на лицо казак в изорванном узком кафтане и с обнаженной саблей в руках. Шапки на казаке не было, злые глаза метали молнии, на левой щеке кровянилась рана.

– Вогулича не видали, робяты? – увидав своих, прокричал казак. – Низенький такой, гнусный. В кафтане из шкур.

– В малице, – педантично поправил отец Амвросий. – Нет, не видали. А что, должны были видать?

– Да вот погнался за ним, а он… нырнул тут куда-то…

Еремеев покачал головой:

– Не, не попадался вогулич. А что сотворил-то?

– Да, гаденыш, выскочил откуда-то, кинулся, бубен из общей кучи схватил – и наутек! Я уж было его и поймал, так он мне, собака худая, ножом чуть не в глаз – хорошо, увернулся. Не-е, братцы, такое прощать нельзя, наказать надо! Побегу, поищу…

– Давай, ищи, – пожал плечами Иван. – Удачи тебе, козаче.

– Бубен, – тихо, себе под нос, промолвил отец Амвросий. – У язычников-то бубен много чего значит. Может, не простой вогулич-то – волхв, по ихней речи – шаман.

– Знаю, что шаман. – Атаман рассеянно покивал и вдруг улыбнулся. – А помнишь, как на зимовье, в острожке-то, речь вогуличей да остяков учили? Ты ведь начал, да казаки некоторые… я вот теперь жалею, что мало втянулся, – могла б и пригодиться еще речь-то.

– Напрасных знаний нету, сын мой, – назидательно ответствовал отец Амвросий. – Вот и Афонасий язык тот учил…

Еремеев снова засмеялся, на этот раз громко, взахлеб:

– Ага, учил бы он, кабы не твоя палка!

– А в любом ученье, сын мой, без палки поначалу никак, – с кроткой улыбкой заметил священник. – Особливо ежели ученик годами мал да в разум еще не вошел. Тут токмо телесные наказанья помогут, иначе баловство одно будет, а не учение. Сказано – розга ум вострит, память возбуждает и волю злую в благо преломляет!

– И ведь верно сказано-то. – Атаман согласно кивнул и, остановившись, вскинул голову. – Правильно идем-то? Что-то я минарета не вижу.

– Да вон он, минарет. – Отец Амвросий тоже посмотрел в небо. – Вроде…

– То-то и оно, что вроде, – хмыкнул Иван, поправив сунутый за пояс немецкий пистоль, а прихватил заряженный с собой на всякий случай! – Заплутали мы с тобой, отче. Городок-то не маленький, пожалуй, не меньше Могилева будет.

– Могилев? – Священник расхохотался. – Да не меньше Смоленска, точно! Татарские города вообще все – большие. И очень хорошо устроенные… ну, чтоб удобнее было жить. Вода по трубам течет, нечистоты убираются…

– Да. – Шмыгнув носом, Еремеев внимательно осмотрелся вокруг. – Это хорошо, когда по трубам. Одначе сейчас-то нам – куда? Влево или, вон, вправо?

Молодой человек кивнул на развилку, и отец Амвросий озадаченно почесал затылок, сдвинув набекрень добротную бобровую шапку:

– А пожалуй, направо, сын мой!

– Отчего ты так думаешь, отче? – К чему-то прислушиваясь, Иван хитровато прищурился и почесал шрам. – Подожди, подожди, сейчас сам скажу. Справа ты шум слышишь – голоса, крики. Явно на площади шумят, а площадь где? У церкви татарской – у мечети.

– Верно, сыне.

– Ну, и что стоим-то? Идем!

На небольшой округлой площади у красивой, покрытой изумрудно-зелеными изразцами мечети собралось, наверное, человек с полсотни казаков и немцев. Все возбужденно гомонили, перекрикивались, смеялись, словно беспечная рыночная толпа в ожидании представления заезжих скоморохов.

– Что-то тут такое творится, – разрезая толпу плечом, заметил отец Амвросий. – А ну, дети мои, пройти дайте! Вот, вот, благодарствую… Дай, говорю, пройти, харя! Почто рот раскрыл? Сейчас как звездану… Да что тут делается-то?!

– Счас, счас ударит! – обернувшись, пояснил зазевавшийся казак – плечистый, глуповатого вида детинушка в распахнутом армяке из грубой ткани.

Да из чего другого армяк и не мог быть, ткань-то так и звалась: «армяга», «сермяга» – оттого и «армяк».

– Лютень ударит! – Казак азартно осклабился. – Вот гадаем: с первого раза хребет перешибет али нет? Я две деньги поставил за то, что перешибет, а дружок мой Митоня богатого татарского кафтана не пожалел. Так ить чего жалеть-то? Другой найдет, город-от не малый!

– Ага. – Иван уже начал кое-что понимать. – Значит, тут у вас потеха?

– Ой, потеха, братец! Беги вон к телеге, тоже чего-нибудь поставь, – посоветовал казачина. – Токмо на удар ставь: Кабаков Лютень в катах когда-то был – кнутом управляться умеет.

– А ну, расступись! – поспешно выкрикнул Иван. – Расступись, кому говорю, а!

Зрители стояли плотно, и друзьям с большим трудом удалось продраться к стоявшей у самой мечети телеге, точнее сказать – двухколесной татарской арбе… к которой был привязан тощенький, небольшого росточка вогулич, очень молодой, совсем еще мальчик. Неширокое скуластое лицо его исказилось болью, обнаженная спина бугрилась кровавыми полосами, однако большие темные, с зеленоватым отливом глаза смотрели вокруг с вызовом.

Стоявший рядом здоровенный казак, совершенно лысый, без шапки и в одной рубахе, подпоясанной красным кушаком, залихватски поигрывал кнутом. По всей видимости, сей козачина и был знаменитый Лютень Кабаков, на удар которого ставили, похоже, почти все собравшиеся.

– Ну, что, братцы? – ухмыльнулся, подняв кнут, Лютень. – Ударить в остатний раз?

– Ударь, ударь, Кабачина! – радостно загалдели зрители.

В первых рядах Иван заметил того самого мосластого казака, что встретился им с отцом Амвросием совсем недавно – и как только успел сюда явиться?

– Ага-а, – поглядывая на знакомца, протянул священник. – Так вот он какого вогулича-то ловил. Видать, поймал.

– Видать. – Иван покусал губы, левой рукою почесав вдруг нестерпимо занывший шрам. – Однако нехорошо сейчас выйдет. Ежели бугаинушка этот вогуличу хребтину перешибет… слухи-то по городку пойдут недобрые.

– Пойдут, – согласно кивнул отец Амвросий. – Надо бы прекратить это дело… да, мыслю, поздновато уже.

И впрямь, похоже, что было уже поздно хоть что-нибудь предпринять. До телеги Ивану оставалось еще шагов с десяток, а Лютень Кабаков уже примерился, закрутил кнутом… Толпа замерла, затихла… сейчас ударит, вот-вот… эх, бедолага вогулич!

Наступившую тишину в клочья разорвал выстрел! Пуля угодила в кнутовище, конечно, в большей степени случайно – из короткоствольного пистоля, пусть и с колесцово-кремневым замком, вообще куда-то прицельно попасть нереально. И тем не менее…

Лютень поспешно отпрыгнул в сторону, разочарованные зрители повыхватывали палаши и сабли, загомонили:

– Татарва, татарва, православные!

– Кучумовы лазутчики!

– Вон он, с пистолем, держи!

Откинув плечом рванувшихся к нему казаков, Иван вскочил на арбу, едва не наступив сапогом на окровавленную спину привязанного для лютой казни вогулича, и, сунув за пояс еще дымящийся пистолет, прищурившись, бросил в толпу:

– Я – Иван Еремеев, младшой атаман. Слышали про меня, козаче?

– Да уж признали, – выкрикнул кто-то.

– Ты почто забавы нас лишил, атаман? – тут же заблажил стоявший впереди казак, тот самый, что ловил вогулича. – Этот змееныш, – он с остервененьем кивнул на пленника, – меня чуть не убил. Казни достоин… верно, православные?

– А ну, православные, цыть! – не дав православным сказать и слова, вскочил на арбу отец Амвросий, встал рядом с Иваном плечом к плечу, поднял висевший на шее крест. – Охолонь, кому говорю! Или креста Господня не видите?

– Кабаков Лютень, – нехорошо ухмыльнулся Иван. – Одного знаю… второй… – Перст его уперся в грудь тому самому казаку. – Ты кто таков?

– Я-то? – Казачина ошеломленно моргнул: как-то непонятно все теперь оборачивалось, получалось, что вроде бы он – виноват!

– Карасев Дрозд он! – выкрикнул кто-то рядом, как показалось Ивану – с насмешкой.

– Вы почто, трясогузцы, атамана приказ нарушили?! – сплюнув наземь, остервенело вопросил Еремеев.

Серые, цвета грозовой тучи, глаза его метали молнии, губы остервенело дрожали:

– Я вас спрашиваю, отщепенцы! А?

Во всем облике атамана, в голосе его, в позе сквозило столь явное убеждение в собственной правоте и неправоте всех собравшихся сейчас на площади перед мечетью, что казаки невольно попятились и замолкли.

Лишь незадачливый Дрозд Карасев попытался было пробормотать что-то в свое оправдание:

– Он же бубен… И меня чуть было…

– Не о бубне сейчас речь! – с презрением оборвал Еремеев. – И не о тебе, Дрозд, не о Лютене и не о вогуличе этом. Верю, за дело вы его… Однако Ермак Тимофеевич что наказал? Без зверств! А вы что удумали, оглоеды? За старый бубен хребтину ломать? А что потом местные скажут, подумали? Какие слухи пойдут по всей землице сибирской? А я вам скажу, казачине! Скажут, русские казаки всем сдавшимся спины ломают, никого не щадят, вырезают всех, от мала до велика. Именно так и скажут, не сомневайтесь. И кто мы будем? Звери лютейшие, коим сдаваться – да Боже упаси! Все равно убьют, казнят лютой смертию. О том вы подумали, а? Вижу, что нет. А вот Ермак Тимофеевич за вас подумал!