Дэн Абнетт - Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II Страница 10

Во взгляде гвардейца Люций прочел, что сейчас его атакуют.

Энергетически усиленная сталь рассекла воздух, но Люций уже начал движение.

Люций пригнулся, избегая удара алебарды, и в его руке сверкнул терранский меч. Его кончик погрузился в пах воина. Последовал резкий поворот кисти, и лезвие прошло сквозь бедренную кость и мышцы, отделив ногу от тела. Из раны хлынула кровь, а воин, вскрикнув от боли и удивления, рухнул на пол. Люций метнулся в сторону, и его лаэрский клинок рассек бок противника справа. Под ударом чужеземного металла броня разошлась, и внутренности воина вывалились наружу, словно торопясь покинуть его плоть.

Видоизмененные органы стимулировали его ощущения, и Люций рассмеялся яркости окружающего мира. Темнота стала многогранной, в запахе крови чувствовалась смесь искусственных химикатов и биологических возбудителей, а в блеске тусклого света на лезвиях мечей он видел пышный фейерверк, знаменующий конец Великого Триумфа. Его дыхание стало невероятно громким, кровь билась бурным потоком, а противники приближались с кажущейся неторопливостью.

Его плеча коснулась алебарда, и Люций, следуя направлению удара, перекатился по полу. Вскочив на ноги, он блокировал возвратный удар, поворотом запястья обогнул клинок и нанес удар в шлем гвардейца. Воин беззвучно упал, а Люций отскочил в сторону, уклоняясь от клинка, грозившего разрубить его от головы до паха.

Люций с молниеносной быстротой бросился в контратаку. Первый его удар отбросил клинок противника, а второй рассек ему горло. Третьим ударом он почти обезглавил воина, а затем пригнулся к полу от другой алебарды, нацеленной острым кончиком между двумя наплечниками. Он упал на колени, скрестив перед собой мечи, чтобы поймать летящий в него клинок. Сила атаки намного превосходила его собственную, но Люций повернул клинки, и алебарда вонзилась в пол. Лезвие громко лязгнуло, вырвав часть покрытия. Кулак Люция угодил в шлем нагнувшегося воина, разбил визор и вызвал болезненный стон. Гвардеец выронил алебарду, и блокировать стремительный удар в шею ему пришлось локтем.

Люций отсек ему руку, а затем, не поднимаясь, пронзил грудь противника лаэрским мечом. Очередная жертва, захлебываясь кровью, упала на палубу, но, падая, гвардеец схватил Люция за руку и увлек за собой. Люций коснулся пола, но сумел уклониться от летящей на него алебарды последнего из гвардейцев. Он изогнулся в воздухе и легко приземлился на носки, однако меч застрял в груди убитого противника.

Оставшись только с терранским мечом, Люций театральным жестом поднял его, словно занимая позицию на тренировке, и стал описывать кончиком небольшие круги. Это был старый трюк, но воин Гвардии Феникса оказался не слишком проницательным, и Люций увидел, что его взгляд следит за мечом. Люций рванулся вперед и, когда гвардеец обнаружил свою ошибку, подался вправо. Последовала поспешная блокировка, но Люций уже изменил направление движения. Кузнецы уральского клана Террават выковали этот меч задолго до Единения, и его лезвие никогда не подводило Люция.

До этого момента.

Кончик меча зацепился за утолщение на сломанном крыле орла, вызвав колоссальное напряжение. Меч сломался, и обломок, вращаясь в полете, вернулся к Люцию. Ему не помогла даже сверхъестественная реакция: острый осколок стали прочертил от виска до подбородка глубокую царапину.

Вспыхнула боль, такая внезапная, такая желанная и абсолютно не ожидаемая, что он на мгновение замер, чтобы насладиться ее ощущением, и это едва не погубило его.

Воин Гвардии Феникса, избежав смерти, сделал очередной выпад. Кончик алебарды коснулся брони Люция, но для него это было почти равносильно повреждению кожи. Обломком меча Люций разрубил древко алебарды пополам и погрозил противнику пальцем.

— Я допустил оплошность, — сказал он, не скрывая легкого разочарования. — Подумать только, позволить убить себя такому растяпе, как ты. Я бы этого не пережил.

Прежде чем воин успел ответить, или хотя бы огорчиться потере оружия, Люций поднырнул под его руку и провел безупречно выверенный удар, после которого голова гвардейца пролетела через весь зал.

Люций нагнулся за лаэрским клинком, и ему пришлось раскачивать меч из стороны в сторону, настолько прочно лезвие застряло в груди убитого. Вернув себе оружие, он сорвал с трупа маску из высушенной кожи, желая посмотреть, как выглядит тот, кто надеялся превзойти его в этом бою.

Лицо оказалось ничем не примечательным, но в его обыкновенных чертах Люций увидел издевательскую усмешку Локена. Хорошее настроение мгновенно испарилось. Он ударил ногой по мертвому лицу. После первого пинка треснула кость, после второго — раскололся череп. Третий удар превратил голову в кровавое месиво раздавленного мозга и осколков костей.

Разозленный Люций вытер меч оторванным лоскутом ткани, но его настроение менялось, словно ветер, и он поднял перед собой скальп, как это делает актер на сцене.

— Поверь, так лучше. — Он указал рукой на исковерканный череп воина, с которого была сорвана маска. — Тот ублюдок был намного хуже.

Затем он бросил маску и подошел к арочному проему «Ла Фениче».

Двери, некогда украшенные золотыми и серебряными листьями, теперь стояли нагие. Разъяренные безумцы в своем стремлении вернуться к прекрасным ужасам «Маравильи» до костей ободрали пальцы в попытке ворваться в зал. На поверхности дверей Люций заметил застрявшие в дереве сорванные ногти и вытащил несколько обломков, гадая, что ощущали люди, когда их теряли.

— Что ты надеешься найти? — спросил он самого себя.

Ответа он не знал, но после отправки легиона с Призматики его желание, необходимость увидеть, что творится за опечатанными дверями заброшенного театра, стали еще сильнее. Этот поступок был серьезным проявлением непослушания, и уже только поэтому Люций жаждал продолжить исследование.

Да и убийство воинов Гвардии Феникса лишало возможности отступить.

Люций распахнул двери и вошел в покинутый театр.

8

Темнота окутала его объятиями полночной любовницы, а в ноздри ударил застоявшийся воздух. Здесь пахло металлом, плотью, пылью и вечностью. Прежде «Ла Фениче» был пристанищем волшебства, но без поддерживающей его жизни театр превратился в пустую оболочку, лишенную каких бы то ни было признаков веселья. Люций попытался вызвать в памяти великолепную анархию, царившую в зале, жестокие схватки и безумные совокупления, происходившие в партере и ложах во время торжества самых грубых инстинктов.

Вместо восхитительных моментов пробуждения, которые он хотел вспомнить, перед мысленным взором, словно слабое эхо, пронеслась вереница серых монотонных эпизодов. Сцена была разгромлена и заляпана кровью, на стенах остались зловонные пятна и ошметки гниющих внутренностей, вырванных из человеческих тел. Птицы, сидевшие в позолоченных клетках и услаждавшие слух пением, исчезли, золотые огни рампы погасли, а тел, которые он ожидал найти, нигде не было видно.

Кто их забрал, и с какой целью?

Наиболее вероятные ответы — для развлечения, для рассечения, в качестве трофеев — его не устраивали. Люций не обнаружил следов волочения, только кровавые отпечатки на тех местах, где падали мертвые, как будто их сущность кем-то была высосана прямо здесь, кем-то, кто черпал силы в смерти.

Люций двинулся дальше по гулкому залу опустевшего театра, и ноги сами собой вывели его в центр партера. Над ним нависло Гнездо Феникса. Он непроизвольно поднял голову в предчувствии опасности, от которого напряглась кожа на затылке. Казалось, будто за ним следит чей-то злобный взгляд, хотя все органы чувств подтверждали его одиночество.

Его взгляд привлекло единственное пятно света во всем театре, и Люций ничуть не удивился, обнаружив, что портрет лорда Фулгрима уже не был тем гениальным произведением искусства, каким он помнил его до перерождения легиона. Точно так же, как и в его сновидении, картина поражала своей безжизненностью. Неискушенному взгляду смертных портрет мог бы показаться отличным, но воин Детей Императора видел в нем лишь жалкую поделку.

По крайней мере, Люций так считал, пока не встретился взглядом с изображением Фулгрима.

Он словно заглянул в бездну. Люций увидел в этом взгляде такую мучительную тоску, такой бездонный колодец боли, что у него перехватило дыхание. В немом восхищении перед столь исключительным страданием он даже приоткрыл рот. Какое же существо способно погрузиться на подобную глубину отчаяния? Это не под силу ни смертным, ни Астартес.

Такой ужас может испытывать только одна личность.

Глаза на портрете в одно мгновение подсказали ему, кто заключен в тюрьме золоченой рамы.

— Фулгрим! — выдохнул он. — Мой лорд…

Глаза молили его, и от сознания тайны, теперь принадлежащей ему, тело Люция содрогнулось в экстазе. Пытаясь постичь глубину падения Детей Императора, он испытал приступ головокружения, а сердце в груди яростно забилось.